Не измени себе

…Провожать Ивана Федосеевича поехали Софья Га­лактионовна, Женя и только что возвратившийся с Кав­каза Борис. Мела первая ноябрьская вьюга. Шоссе, ве­дущее на аэродром, было исполосовано лентами наме­тенного снега. «Победа» на них подпрыгивала. Приш­лось снизить скорость, тем более что временем они рас­полагали,

— А летная ли погода, Иван? — с беспокойством ос­ведомилась Софья Галактионовна.

— Я звонил. Сказали: летная.

Сдали багаж, зарегистрировали билет — и вдруг объявили… вылет откладывается на полтора часа.

— Вот что, други мои, закатимся-ка всей компанией в ресторан.

Идея всем понравилась. Настроение еще более повы­силось от того, как уважительно и ласково их принял метрдотель, который, как выяснилось, будто бы помнил Вальцова еще в форме генерал-майора.

У Софьи Галактионовны весело заблестели глаза. Она насмешливо посмотрела на мужа.

— Вот когда обнаруживается, с кем связала свою жизнь. Надо бы поездить с тобой по московским ресто­ранам, может, и там бы вспомнили веселого генерала. Эх ты, гуляка!

А Вальцов искренне смутился. Он замахал на Софью руками:

— Ну вот… Нашла весельчака в генеральской форме… Ну, может быть, заходил — перекусить. А ты меня по­зорить.

И Софью подкупила эта его искренность.

— Ты, оказывается, и юношей можешь быть. Так оп­равдываются только в юности.

Софья Галактионовна ласково погладила мужа по ма­линово-красной щеке. А он поймал ее руку и грустно и нежно поцеловал. Софья вздохнула.

— Чувствую, не раньше весны тебе выезжать, — ска­зал Иван Федосеевич. — Организационный период самый суматошный. Вряд ли за это время удастся в Казахстане свить семейное гнездо.

— Вот и я о том же думаю. И знаешь, кто не дает покоя? — Софья взглянула на Бориса. — Вот этот «юно­ша» всю душу мою наизнанку вывернул. Как считаешь? Он на коне?

Борис живо взглянул на Вальцова, тот заговорщичес­ки ему подмигнул.

— Если из-за него, можешь хоть сегодня со мною уле­тать.

— А я ведь без тебя долго не выдержу… Через месяц– другой прикачу.

— А ты разве полагаешь, я стану возражать?

— Господи, такие славные слова…

— Но учти. Уюта и, как говорится «удобствий» в сте­пи не найдешь.

— И бог с ними. Нам ли с тобой привыкать? Как, ребятки, выдержат ваши старички новое испытание?

Женя и Борис весело заулыбались.

— Тоже мне старички нашлись, — Женя с восхищени­ем поцеловала мать. — Ты ж у меня такая прелесть! Та­кая еще молодая.

…Увы, полтора часа пролетели скоро. Объявили по­садку.

Женя, встревоженная, вскочила.

— Не торопись, красавица. У нас еще есть кое-что в запасе. — Иван Федосеевич разлил остаток коньяка в рюмки, а рюмку Бориса опять наполнил минеральной во­дой. И встал. — Чует мое сердце, родные мои, что все мы стоим на пороге новой, еще неведомой нам жизни. Кру­той у нас перелом. Надеюсь, что судьба и к нам будет благосклонна и принесет в наши семьи счастье. Во вся­ком случае, будем надеяться, что так оно и случится.

— Будем! — с нажимом повторил Борис и тоже встал.

Поднялись и Женя, и Софья Галактионовна.

И вот минута, когда надо расставаться. Иван Федо­сеевич помахал им с трапа. Потом терпеливо ждали, по­ка самолет покатится по дорожке. Дружно замахали ру­ками, когда он взмыл ввысь.

Весной уехала и Софья Галактионовна.

3

После возвращения из Пятигорска Дроздов с жад­ностью окунулся в работу. Книга его должна была вот– вот выйти в свет, и Борису предстояло готовиться к за­щите докторской диссертации. С заводом он не хотел порывать, тут же пресекая чьи бы то ни было рассужде­ния, что-де человек, достигший столь высоких научных вершин, должен и служить науке.

Открыто говорили, что завод для Дроздова был мате­ринской грудью, вспоившей его, а теперь он из младен­ческого возраста вышел и пора идти самостоятельной до­рогой.

Очередная стычка на эту тему произошла даже с Кон­стантином Арефьевичем. Когда решался вопрос о новом назначении Дроздова, как ни странно, именно Разумнов доказывал, что пора Дроздову выходить на научные про­сторы, а не заниматься частными заводскими делами. Дроздов, посмеиваясь над Разумновым, над его серди­тостью, намекал, что ему, Дроздову, больше подходит миссия легендарного Антея, которому нельзя отрываться от родной земли, а если этой землей посчитать завод, то от завода.

— Ты мне мозги не заливай розовым сиропом, — ки­пятился Разумнов. — Не хуже тебя знаю, чем и кем тебе стал наш завод. У человека два высших образования. Ему вот-вот присудят ученую степень доктора наук, а он, понимаешь ли, фокусы выкидывает. Да совесть у тебя есть, наконец? Подсчитай разницу экономической целесо­образности своего труда как доктора наук и твоей инже­нерской деятельности. Это же убыток государству. Не мальчик уже, коммунист со стажем…

Дроздов улыбнулся.

— Константин Арефьич… Поверь мне на слово. За ра­боту на заводе я буду биться насмерть. Другое дело, в качестве кого. Об этом надо размышлять.

— А вот коллектив вуза увидел в тебе подлинного ученого, Борис. — В тоне Разумнова на этот раз была только грусть.

Улыбка сбежала с лица Бориса. Разумнов задел боль­ную струну в его душе. За долгие месяцы лечения он много думал о своей дальнейшей работе. Процесс подго­товки специалистов высшей квалификации сам по себе достаточно серьезная проблема, останется ли у него вре­мя для научной работы? Впрочем, Протасов и Резников считаются известными учеными, хотя верой и правдой служат высшему образованию, но это не мешает и тому и другому выпускать солидные труды.

Этот горячий их разговор завершился в общем-то ра­зумным решением. Сразу же после получения Борисом диплома инженера Разумнов доказал в министерстве необходимость введения в заводской штат инженера, который бы отвечал за внедрение новой техники. Именно тогда и родилась шутка, что Дроздова поставили «заведовать мо­ральным износом». Но шутка обернулась миллионными доходами, а когда эти немалые суммы начали заметно уменьшаться (Дроздов лежал в это время в больнице, а потом лечился в санатории), встревожилось теперь уже само министерство.