Не могу больше

— Я подумаю.

Я в самом деле подумаю, мама.

— Вот и прекрасно. Мы здесь надолго. И я… тебя жду. Всегда.

Давно её душа не испытывала такого успокоения. Ощущение прикрытой спины было удивительно реальным и мощным. Быть защищенной Мэри уже не надеялась. Италия, ветер, добродушный Кристофер, пичкающий их чем-то убийственно калорийным и вкусным, Эмма в ореоле нежных, воздушных локонов… Это ли не выход из тупика? Боже, да. Да-да-да.

Она вернулась домой, забежав перед этим в кондитерскую. Пирожные с шоколадным кремом, хрустящие крендельки — всё как она любила.

Да-да-да.

Джона конечно же нет. Он конечно же свернулся калачиком в ногах у своего бесценного Шерлока. Ну и черт с ним. Сейчас она примет душ, отогреется, наденет теплый халат и съест всё до последней крошки.

Но Джон вышел из кухни, и Мэри в который раз поняла, что без него ей не жить. Эйфория предчувствия утратила яркость. Всем своим существом она рванулась к человеку, спокойно взирающему на неё из освещенного дверного проема.

Нет, мама, нет. Я не приеду. И не отдам своего мужчину, как однажды это сделала ты.

— Ты дома? — спросила она, протягивая мужу пакет. — Здесь пирожные. Очень вкусные.

— Отлично. Сейчас приготовлю чай.

Пусть это безумие, пусть, думала Мэри, раздеваясь перед зеркалом и рассматривая своё красивое тело, как-нибудь проживем. Будем пить чай, есть пирожные. Кому-то и этого не дано.

Джон поджидал её за накрытым столом. — Ты голодна? Я сделал несколько сэндвичей.

Она улыбнулась.

Желание всё поменять исчезло бесследно. Нечего её менять. Пусть другие меняют.

Две недели её жизнь была абсолютно нормальной: работа, домашние хлопоты, муж. Что происходило за пределами их квартиры, Мэри знать не хотела. У неё есть кухонька, где она готовит грибное рагу для любимого мужа. Этого более чем достаточно.

В пятницу, ближе к вечеру, позвонил Шерлок.

*

Звонок застал Мэри врасплох. Сегодня она задержалась с ужином, и, с минуты на минуту ожидая прихода Джона, торопилась закончить приготовления: собиралась наполнить сырной заливкой выложенное в противень тесто. Получится славная корочка у пирога, да и тесто, кажется, удалось. Машинально схватив телефон, она даже не потрудилась взглянуть на экран.

— Здравствуй, Мэри.

Миска опасно накренилась, и густая ароматная масса подтекла к самому краю, грозя залить веселые цветные горошины на стеклянных боках.

В это невозможно поверить — как он посмел?!

Она молчала. Она и в самом деле не могла вымолвить даже слова. Негромкий, спокойный голос обернулся вокруг шеи удавкой, парализовал голосовые связки, выбил из легких воздух.

Зачем он звонит? Зачем они все ей звонят?!

— Мой звонок тебе неприятен, я понимаю. Но всё же прошу о пяти минутах.

Она наконец-то вдохнула, глубоко и жадно.

— Но лишь о пяти.

— Спасибо. Я уложусь. Можем мы встретиться?

Встретиться? С ним? С наваждением её мужа? Вот оно — неизбежное. Неужели решающий момент наступил? Эти двое дозрели и теперь выносят приговор своей жертве — попавшей в капкан, дрожащей и от страха даже не ощущающей боли. Такой Мэри себя и видела в эту минуту.

— Для чего?

— Разговор неизбежен, Мэри, тебе ли не знать.

— Почему же его начинаешь ты? Насколько я понимаю, речь пойдет о том извращенном треугольнике, который мы из себя представляем.

— В какой-то степени да.

— Ты даже не пытаешься отрицать, что спишь с моим мужем. Такая честность достойна похвал.

— Я не сплю с твоим мужем.

— Позволь тебе не поверить. Но я не об этом. Почему ты, а не Джон? Ему самому не хватает смелости выбросить меня на помойку?

— Джон не знает об этом звонке. Он ничего не знает.

Сердце заколотилось ещё сильнее. Может быть, она поспешила, и разговор с Шерлоком — благословение, способное вернуть ей утраченные надежды? Но страх потери гнал её по пути сарказма и недоверия.

— У тебя появились тайны от самого главного человека?

Шерлок помолчал.

— Ты права — он самый главный. Самый главный в моей жизни. Но есть ты.

— Какая жалость.

— Мэри, мои пять минут истекают, и я повторно предлагаю тебе увидеться. Более того, если после нашей встречи ты скажешь мне «уезжай», я уеду из Лондона навсегда. Покину Британию. Обещаю.

— Что? — Надежда полыхнула так яро, что Мэри на секунду ослепла. — Это шутка?

— Ты считаешь, что сейчас подходящее время для шуток? Ты измучена, я измучен. Но Джон страдает больше всего.

— Страдает? Я не заметила. Вчера, например, он с аппетитом ужинал запеченным окороком. И сон его достаточно крепок. — Ей так хотелось ранить его, что загорелся язык. Ужалить в самое сердце, впрыснуть яд, чтобы кровь свернулась и почернела. И пусть корчится там, на своей Бейкер-стрит. — В любом случае, так называемые страдания не лишают нашего Джона естественных потребностей и желаний. — Думай что хочешь, красавчик. Даже то, что твой главный вполне может трахать свою жену. Почему нет?

— Мэри. — И она сразу же поняла, что проигрывает. Глупо, по-детски сдает все позиции — это тихое «Мэри» против её язвительной трескотни было непобедимым орудием. — Ты согласна уделить мне внимание? — И добавил: — На тех условиях, что я предложил.

— Согласна. Но не думай, что я готова тебе проиграть.

— Я и не думаю. Более того, шансы у меня нулевые.

— Даже так? Что ж. Где? Когда?

— Завтра в полдень. В сиреневом сквере. Знаешь его?

Естественно, она знала. На этот небольшой, уютный скверик, полный аромата и зелени, смотрели окна квартиры Тимоти Коули, где оба они в течение года задыхались от супружеской нелюбви. Она знала, но почему-то в тот момент выбор места для более чем нежелательного рандеву не показался ей подозрительным.

— Завтра суббота.

— Да. Но у Джона дежурство.

Такая осведомленность не должна была удивить — что ж в этом удивительного? В душе она всегда знала, что ни грибное рагу, ни уютные вечера перед телевизором не заменят Джону любви, и обманывать себя придуманным благополучием — не самая умная в мире вещь. Самообман никогда не приносит сладких плодов, и однажды наступает минута, когда ты давишься собственными иллюзиями, и душа твоя умирает. Конечно же, Бейкер-стрит существует, и Джон приходит туда любить. Она всегда это знала. Но так же она знала, за что ведет свой тихий, бескровный бой. Почему же сейчас застыла с остановившимся взглядом? У Джона дежурство — почему так сильно поразили её эти простые слова? И почему вдруг она почувствовала себя разлучницей, злобным, опасным зверьком, которого надо безжалостно гнать? Ей физически стало плохо: закружилась голова, тошнота подкатила к горлу, вспотели ладони. Напрасно малышка Мэри отказала себе в освобождении.