Не оставляй меня, Малыш!

— Вот как: бери те два пакета и вынимай всё из них на кровать. Понял?

— Да. Мам!

— Что, милый?

— Я записался в школу, когда мы пойдем за формой?

— Послезавтра.

— А папа с нами поедет?

— Обязательно. Вон пакеты, принимайся за дело.

Степка лихо потряс мешком над постелью.

39

Алексей и сам не мог понять, почему так легко сдался, отказался от борьбы за свое счастье, пообещав Сергею полностью устраниться, исчезнуть.

То ли слишком жалким выглядел Настин муж, несмотря на свой пренебрежительный и заносчивый тон и респектабельный вид, то ли что-то ещё неуловимое подействовало — но Алексей вдруг понял, что не может так, напролом добиваться собственной цели, не смеет забирать чужое, запретное, охраняемое столь неистово и трепетно.

Коли уж Настя хочет всё забыть, пускай. Значит, ей так спокойнее, легче, и нужно быть последним подонком, чтобы заставлять ее страдать после всего, что она уже вынесла.

Он попробовал отвлечься, переключить мыс л на что-нибудь другое, но у него ничего не выходило. Да и не было ничего другого — ни интересной, любимой работы, ни настоящих друзей, ни даже, на худой конец, какого-нибудь завалявшегося хобби.

На трезвую голову жизнь казалась ужасающе пустой, как огромный порожний котел. Наполнить ее было нечем, разве что водкой, но тут Алексей оставался непреклонным.

Его отвращение к самому себе усиливалось день ото дня. К тому же Сергей, сам того не желая, нанёс ему ещё один очень болезненный удар, заговорив о детях. Алексей чувствовал острую зависть к нему, к тому, что Сергею есть ради кого унижаться и просить. Собственные свобода и гордость на фоне этого казались ненужными и постылыми.

Он не видел дочку одиннадцать лет. В доме у него не было ни одной ее фотографии, только совсем старые, младенческие, те, которые Женя дарила его матери.

Алексей даже не представлял себе, как выглядит Лида. Наверное, совсем взрослая девушка, зимой ей сравнялось шестнадцать.

Он недоумевал, как мог все эти годы совершенно не интересоваться бывшей семьей, практически не вспоминать о ней, лелея и пестуя обиду на жену, упиваясь своей ролью отверженного, непонятого и преданного.

Когда б не собственная глупость и безмерный эгоизм, он мог бы быть сейчас счастливым отцом, таким как Сергей, как тысяча других мужиков его возраста, и не чувствовать эту разъедающую душу адскую пустоту.

Если бы только можно было взглянуть на Лиду хоть одним глазком, попросить у нее прощения, повиниться перед Женей — наверное, ему стало бы капельку легче…

Алексей решался на этот шаг долго и мучительно. Он даже не был уверен в том, что жена и дочь проживают по прежнему адресу: столько воды утекло, мало ли куда их могла забросить судьба.

Однако всё же, дождавшись очередного выходного, поехал на метро через весь город.

Двухкомнатная малогабаритка в блочной девятиэтажке досталась Жене от ее бабушки. Когда-то давно это был сравнительно новый и зеленый район, только-только начинавший застраиваться высокими панельными башнями. Теперь Алексей не узнавал его: на каждом шагу пестрели витрины магазинов, деревьев почти не осталось, а девятиэтажки полностью потерялись в соседстве с домами-великанами.

Он долго топтался на лестнице, прежде чем решился позвонить в дверь. Открыли сразу же.

Посреди тесноватой прихожей стояла женщина неопределенного возраста. Старый, застиранный халат не скрывал, а наоборот, подчеркивал оплывшую талию, под глазами отчетливо обозначились морщинки, у корней крашеных волос проступала седина. Ей можно было дать и тридцать шесть и все пятьдесят.

Женщина близоруко сощурилась, отчего морщинки под нижними веками стали резче, заметнее, затем лицо ее побледнело и напряглось.

— Господи, — она отступила на шаг назад, не отрывая взгляда от неожиданного гостя, — ты?

Если бы Алексей встретил её на улице, то никогда бы не узнал. Эта толстая усталая некрасивая женщина не могла быть Женей, красавицей Женей, гибкой и стройной, как испанка, с лукавым взором и горячими влажными губами.

И тем не менее это была она.

— Что тебе надо? — В ее голосе слышалась враждебность, глаза смотрели настороженно и тревожно.

Алексей попытался улыбнуться.

— Женя, здравствуй. Не хочешь меня впустить?

— Не имею ни малейшего желания. — Она немного успокоилась, но всё равно была на взводе, готовая каждую секунду приступить к обороне.

Он покачал головой.

— Даже тюремный срок когда-нибудь кончается. Я же не прошу ничего, кроме как разрешения войти в квартиру.

Женя быстро оглянулась на плотно закрытую дверь комнаты. На лице у нее отразилось сомнение.

— Ты что, не одна? — догадался Алексей. — У тебя мужчина?

— Как ты сказал? — переспросила она и вдруг расхохоталась, неудержимо, весело. Щёки её порозовели, поза стала более непринужденной.

Алексей глядел на нее с недоумением.

— Ты… чего? Что с тобой?

Женя, продолжая смеяться, отерла ладонью выступившие на глазах слезы.

— Ой, ей-богу, умора. — Она посторонилась, освобождая дорогу. — Ну проходи. Проходи, раз пришёл.

Алексей неуверенно переступил через порог.

— Почему ты смеёшься?

— Чтоб не плакать. — Женя перестала хохотать так же резко, как начала. Ее лицо вновь стало серьезным и замкнутым, только глаза слегка поблескивали. — О каком мужчине ты говоришь? Посмотри на меня. Внимательно смотри, если у тебя еще хорошее зрение! — Она повернулась к нему одним боком, потом другим, будто демонстрируя новое платье. — Мне сорок, а выгляжу я на шестьдесят. Жирная, страшная, да… и не в том дело, — она безнадежно махнула рукой, — внешностью можно заняться, что-то под править, что-то подмазать. А вот нутро… нутро, Алеша, нс омолодишь, как ни старайся. Внутри я давно старуха древняя, не тянет меня на мужиков. Единственный, кто был — это ты. Насытилась по горло, не хочу больше.

Алексей чувствовал, как его охватывает глубокая тоска, но в то же время понимал, что должен выслушать Женю, всё, что она ему скажет, всё, до последнего слова.

— Лида… дома? — спросил он глухо, когда та умолкла.

— Вот оно что, — Женя понимающе кивнула, — вспомнил наконец. Поздновато что-то.

— Ты сама хотела, чтоб так было, — не выдержал Алексей, — сама не пускала меня, бегала, скрывалась.

— А что надо было делать? — запальчиво произнесла она. — Ждать, пока ты нас укокошишь? Я и сейчас тебя боюсь, честное слово, через столько лет. — Женя устало ссутулилась, опустила плечи. Стояла, понурив голову, старая, несчастная, пронзительно одинокая.

У Алексея перехватило дух от жалости и стыда. Надо было что-то сказать, как-то утешить её, успокоить.

— Женя, — он осторожно дотронулся до её плеча и тут же почувствовал, как она вся сжалась, ощетинилась, будто ёж, — Жень, давай не будем вспоминать старое. Я хочу увидеть дочь. Пожалуйста, прошу тебя.

— Лида занята, — проговорила Женя, и тон её больше не показался Алексею враждебным. Просто равнодушный, нейтральный тон, без особой приветливости, но и без явной неприязни. — У неё сейчас друзья из лицея. Подождешь?