Не открывай эту дверь

С другой стороны, именно так обычно и начинаются апокалипсисы: группа ученых испытывает судьбу, то вирус изобретет, то оружие массового уничтожения. Не исключено, что подобный эксперимент привел бы к похожему развитию событий, как в мире Шеридана. Благими намерениями, как известно, выложена дорога в ад.

— Из всех моих объяснений почему тебя заинтересовало именно это? — удивился парень, но в его глазах вспыхнуло нечто, чему я не могла дать определения. Шестое чувство буквально вскричало во мне: заткнуться. Взгляд парня наполнился жаждой, скрытой опасностью, даже почти коварством: — Хочешь стать вампиром?

Ах, вот в чем дело. Больше он мог ничего и не добавлять, я сама догадалась. В моей голове тотчас же промелькнули сюжеты фильмов, когда жертва упыря становится такой же, если глотнет его крови. «Напиток бессмертия», — так, кажется, его называли в мифологии. Я настороженно следила за Шедом, осторожно подбирая дальнейшую линию поведения.

— Лекси, наша кровь ядовита для людей, — признал он буднично. — Именно так мы создаем себе подобных. Можешь попробовать, если хочешь, — он протянул мне руку ладонью вверх, и я непроизвольно отшатнулась, вжавшись в спинку стула.

— Нет, спасибо, — поблагодарила саркастически, а этот наглый провокатор лишь ухмыльнулся. — Просто я не думала, что наши легенды настолько буквальны. Они же иногда врут? Солнце вас не сжигает, чеснок, серебро и распятие не действуют. А, например, почему в фильмах вампиры не только дают своей крови, но еще и кусают жертву? Это необходимо?

Глупо было и дальше вести этот неоднозначный разговор, но я продолжала заигрывать со смертью, игнорируя знаки. Видела, какой огонь разожгла наша беседа в глазах Шеридана, какую неприкрытую надежду на то, что я расспрашиваю, потому что подумываю стать бессмертной. И все же никак не могла уняться.

— Необходимости нет, — весело усмехнулся вампир, которого, очевидно, забавляла моя святая наивность. — Чтобы завершить процесс, яду нужно трансформировать всю человеческую кровь, и чем больше ее в теле, тем дольше будет длиться само превращение. Зачем позволять еде пропасть зря, верно? — Он широко, опасно улыбнулся, показывая острые зубы, и я поежилась. Даже если я и закрывала постоянно глаза на его хищную натуру, относясь к парню, как к человеку, Шед никогда не позволял мне окончательно забыть, кто он на самом деле.

— Болит? — побеспокоился Шеридан, взглянув на мой порез, вокруг которого расползлось синюшное пятно. Так всегда бывало, если он прикладывался. Сосуды лопались.

— Немного, — признала я, и парень, воспользовавшись тем, что официант оставил нас в покое, привлек мою ладошку к губам, ласково целуя прикрытую пластырем ранку, заживающую куда медленнее, чем укус. Сожаление в красивых немигающих глазах позволило бы мне простить ему все, что угодно.

В то же самое время, едва он вдохнул запах моего запястья, и его зрачки вспыхнули как у хищного зверя на охоте, я тоже почувствовала сострадание, зная, как сильно ему хочется снова ощутить вкус моей крови. Трудно жить прямо в ресторане и питаться одними макаронами, запахи искушают, блюда, находящиеся на расстоянии вытянутой руки, дразнят и словно издеваются. А съесть нельзя, несмотря на то, что точно знаешь — наказания не последует, некому здесь его исполнить. Я была очень благодарна вампиру за то, что он уважает мое требование, и исподволь надеялась, что я ему дорога, раз он согласился на такую жертву.

— Наверное, это ужасно, постоянно испытывать жажду без шанса утолить ее? — спросила я, уже осведомленная, что ему приходится терпеть. Это не просто влечение к крови, это голод, который усиливается со временем. В моем мире у Шеридана не было возможности питаться, как только появятся первые неприятные ощущения, ему приходилось ждать и откладывать, пока жажда не становилась невыносимой, и только тогда он навещал заповедник. Чтобы спустя сутки вновь испытать те же страдания.

Сколько человек может обойтись без еды без ущерба для здоровья? Некоторые не готовы держаться даже несколько часов — ищут, чем бы перекусить, чтобы унять это сосущее ощущение под ложечкой и головные боли. Мы должны есть постоянно, как минимум, три раза в день, иначе не сможем ни о чем думать, кроме голода. Кто-то способен даже убить за кусок хлеба, если другого способа нет.

С вампирами все немного сложнее: от жажды они теряют рассудок, а силы в них достаточно, чтобы разрушить преграды на пути к цели. Когда ты знаешь, что практически неуловим и неуязвим, что тебя остановит? Шеридан вынужден был жить с постоянным чувством голода, и я понимала, что спокойствие никогда не дается ему легко. И все же он согласился на это мое условие, как настоящий герой.

— На мой взгляд, смертность куда страшнее, — улыбнулся парень и так выразительно поднял бровь, что не осталось даже сомнений, на что именно он намекает.

— Я не часто испытываю боль, — возразила я, не собираясь снова вступать в бессмысленный спор. — В очень редких случаях.

— Ну, это пока, — мрачно обронил он, неохотно позволяя мне высвободить руку и наблюдая, как я уплетаю фирменное блюдо ресторана — филе индейки с гратеном и орехами в медово-апельсиновом соусе. — Но только представь, — криво ухмыльнулся вампир, голос пронизало едва скрытое превосходство, — нападения, аварии, катаклизмы. Вы, люди, можете умереть в любую секунду, поскользнувшись на тротуаре и ударившись головой, подавившись костью или неправильно перейдя улицу. Эпидемии и неизлечимые болезни ежедневно уносят тысячи жизней. Старость может не наступить, что-то произойдет задолго до этого. Да даже просто без воды вы начинаете умирать уже спустя несколько дней. В моем понимании это — мгновение! Вы как мотыльки — хрупкие и беспомощные. Вот я, если долго не буду питаться, все равно не умру: даже истощенные до костей вампиры способны вернуться к жизни, если их отпоить. Понимаешь?

Я кивнула, завороженная жутковатым описанием.

— Ваша жизнь отмерена. В сущности, вы живете только в промежутке между двадцатью и тридцатью годами. До двадцати вы ограничены малым возрастом, несамостоятельностью и родительским контролем, неопытны, чтобы понять, что именно делает вас счастливыми. После тридцати на вас обрушиваются разочарования и хвори, приносящие мучения, которые намного хуже жажды. Так стоит ли такая жизнь того, чтобы ценить ее? — Шеридан сделал многозначительную паузу, чтобы я осознала весь ужас своей смертности и, вероятно, тут же изменила свою неправильную точку зрения. — Нет, Лекси, я готов потерпеть голод, но я не хотел бы снова стать человеком. Быть смертным, и быть внезапно смертным — вот что ужасно, на мой взгляд.

Я ошеломленно моргала, глядя на вампира. Его описание человеческой жизни — то, какой он ее видел, — действительно не внушало оптимизма. Я представила себе бабочку-однодневку, которая, не успев родиться, уже начинает умирать. Такими мы, вероятно, и представлялись Шеду — слабыми и недолговечными, без всякой надежды стремительно приближающимися к неизбежному трагическому концу.

— Вампиры тоже иногда умирают, — напомнила я о неоспоримом факте.

— Да, но не так обидно и несправедливо, Лекси! — воскликнул парень. — Мы погибаем в схватке с равным по силе врагом, сражаясь за свои права. Но мы не умираем от бунта природы, или от немощности в старости, или от смертоносной чумы. Из-за нелепой случайности или из-за того, что у кого-то оказался в руке пистолет, а у нас его нет. Если вампир не нарушает закон, за который предусмотрена смертная казнь, он будет жить вечно.

Шеридан ненадолго замолчал, но я напряженно ожидала продолжения, догадываясь, что он затеял этот странный разговор не без причины.

— Что ты хочешь этим сказать? — взволнованно отпила я из бокала, не уверенная, что хочу услышать финал его пафосного выступления.

Шед наклонился ко мне через стол и снова взял за руку. Улыбнулся, ища мои глаза, но я неохотно шла на прямой контакт.

— Я хочу сказать, Алекса, что ты должна пойти со мной, когда год закончится, — завораживающе чувственным голосом донес свою мысль он.