Не подарочки для полковника. Воронцовы

И тут на меня обращают внимание.

— Какого черта? Полина! — на меня орут так, будто это я виновата, что невовремя вернулась домой.

— Перезвоню, — муж впихивает девчонке платье в руки, выталкивает ее голую из комнаты. Натягивает боксеры обратно.

Вальяжной походкой подходит ко мне, берет за подбородок, впихивает мне в губы грубый французский поцелуй.

Как только мой рот освобождается от грязного поцелуя, плюю Петрову в лицо.

— Ненавижу! — бью кулаками в грудь, — убирайся! Ты мне противен.

— Детка, — фамильярно обращается ко мне, — если хочешь, уходи сама, а я останусь. Это мой дом, где живет моя дочь. Тем более, ей нельзя оставаться с неблагонадежной матерью.

— Что?.. — брови ползут на лоб. Мое лицо перекошено от гнева.

— Злоупотребляющая мать — это всегда плохо. У меня уже и доказательства собраны. Так что я позабочусь о том, чтобы Стефанию оставили со мной, если будешь настаивать на разводе. А ты будешь выплачивать алименты в наказание за то, что сломала мне жизнь.

— Сломала? Гад! Ты сам ушел из полиции, а в бизнесе у тебя не получилось. В охранники ты не захотел идти, ниже твоего достоинства. Во всем теперь винишь меня? Удобно устроился.

Опускаю глаза в пол, слишком противно смотреть на мужа.

— Мы разводимся, — шепчу едва слышно.

— Вот как? Если готова разделить имущество поровну, тогда вопрос решим быстро.

— Какое имущество? — удивляюсь Ивану. Складывается ощущение, что я раньше не знала этого человека.

— Дом остается мне, ты переезжаешь в квартиру, которую твой папа подарил Стефании. Всё поровну. Всё честно.

— Честно? — покрываюсь алыми пятнами, хватаюсь за сердце. Что-то щемит.

После того, как папа умер от инфаркта четыре месяца назад, я начала бояться за сердце, которое вечно болит то из-за сестры, то из-за мужа.

— Полина, если будешь настаивать на том, чтобы оставить себе дом и дочь, тогда мне придется объявить тебя наркоманкой.

— Кем? Рехнулся?

— Нет. Ты должна заплатить за мои страдания.

— Страдания? Да, ты жил десять лет за пазухой у моей семьи. Ты не посмеешь обвинить меня в чем-то плохом! Отступаю в коридор.

Догоняет, хватает за грудки.

— Еще как посмею, — шипит мне в губы. — Один раз ты разрушила мою жизнь, второй раз не позволю отнять у меня то, что мне дорого. Если не хочешь, чтобы я опорочил тебя в глазах дочери, то делай, как скажу я.

В ужасе гляжу на мужа. Мне так страшно, даже плакать не могу.

Было так много вранья в последние годы, ссора с сестрой и ее мужем. И всё напрасно?

Погружаюсь в глубокое отчаяние.

Если бы я тогда поборола гордыню, поверила сестре, не порвала с ней, тогда бы сейчас не стояла на грани потери всего, что мне дорого — дочери, дома.

Ясно без слов, что дом никогда не достанется дочери, Петров только использует Стефу и ее безумную любовь к отцу. Бедная моя девочка.

Забираю дочь с праздника, привожу домой. Молча ухожу к себе, чтобы не видеть наглую рожу мужа.

Всё тонет в тумане неприятия. Знаю, что сегодня моя жизнь перевернулась с ног на голову. После мерзкого разговора с мужем на душе скребут кошки.

Своими руками он не только разрушил нашу семью, но убил мою веру в мужчин. Разрушил всё, что было так дорого. Сжег нашу счастливую жизнь дотла.

Подлец!

Вспоминаю, как он лениво переводил безразличный взгляд с меня на окно.

Захожу к себе в комнату. Стопорюсь. Не могу сдвинуться с места.

Стону громко-громко. Петров хочет отобрать у меня дом, который мы строили пять лет все вместе. Дом — единственное важное воспоминание о папе.

— Развод!

— Развод!

— Развод!

Произношу вслух, пробую на вкус. Горечь оседает на губах. Пытаюсь принять данность. Самое страшное слово для женщины, разрезающее жизнь на «до» и «после». И что меня ждет в этом «после» совсем не хочу знать.

До меня доходят слова мужа — он хочет отобрать дочь, натравив на меня опеку?

Мерзавец!

Зачем ему Стешка? Без меня. Он даже не знает, что с ней делать. Ей уже девять, она взрослеющая девочка, нуждающаяся в постоянной опеке и заботе матери. Мама должна быть всегда рядом, чтобы дать совет.

Ложусь спать с тяжелым сердцем.

Наутро не обнаруживаю дома ни Ивана, ни Стефании, ни чемоданов.

— Где вы? Ты похитил дочь? — истошно кричу в трубку.

— Мы уехали на море. Вернемся через две недели. Тебе же хватит четырнадцать дней, чтобы переехать в квартиру?

— Что?

— Ты же по-прежнему настаиваешь на разводе?

— Да.

— Тогда ты должна уехать!

— Серьезно?

— Если не хочешь, чтобы я рассказал дочери, что ее мать недостойный человек.

— Можно я приеду к вам?

— Нет.

Хватаюсь за трубку, набираю Виталину. Абонент недоступен.

Может, позвонить Климу? Вспоминаю последний взгляд, которым он одарил меня. Желание тут же улетучивается.

Через неделю собираю чемодан, переезжаю в отель, расположенный рядом с домом. Так хоть будет возможность встречаться с дочкой.

Проходит две недели. Звоню мужу. Тишина. Он не звонит сам и не отвечает на звонки. Телефон Стешеньки молчит также.

Они оба пропали.

Дверь в счастливую безоблачную жизнь захлопывается окончательно.

Печально брожу по комнате в отеле, набираю номер Виты. Молчу. Отключаюсь, когда она бросает трубку.

Бессильно распластываюсь на полу.

Уставившись в одну точку на потолке, думаю о том, где и с кем моя малышка, накормлена ли. Вряд ли отец будет с ней возиться. Наверняка, уже нанял гувернантку, или хуже того, нашел ей новую маму.

Вытираю ладонями слезы с опухшего от слез лица.

Усилием воли заставляю себя встать на ноги. Пошатываясь, бреду к кровати. Цепляясь за холодную стену, забираюсь в ледяную постель. Скручиваюсь в клубок.

Шепчу себе как мантру:

— Справлюсь! Без Петрова проживу, а дочь отвоюю.

Обнимаю себя за плечи, и меня наполняет человеческим теплом, которого я давно не получала от близких людей.

Я права, — убеждаю себя. Развод — единственно верное решение. Нет смысла тянуть это мучение для нас троих. Нужно разрубить морской узел.