Не погаси огонь...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Курьерский поезд Чита – Петербург прибыл в столицу ранним утром.

– Чой-т по душе ты мне пришел, Анатолий, – сказал Матвей Переломов, сочно целуя Антона на прощанье. – Пошли-ка ты к чертовой матери галантерею, иди ко мне, добрую должность дам!

– Надо подумать, – ответил компаньон торгового дома «Кунст и Альберте».

– Может, в родные края вместе возвертаться будем? Ты свой товар сбудешь, я свои империальчики взыщу – и шабаш, а? И в Питере не забывай меня. Я завсегда в «Астории» номер люкс имею.

На том они и расстались.

Оставив чемодан в багажном отделении, Путко вышел в город. Куда направить свои стопы? На Выборгскую?.. Там когда-то была их конспиративная квартира. Была… Нет, надо осмотреться.

Направо от вокзальной Знаменской площади лежал Невский проспект. «К матери?..» Еще два года назад, в Париже, листая однажды петербургские газеты, приходившие в русскую студенческую Тургеневскую библиотеку, Антон увидел в рубрике светской хроники: «Бракосочетание барона Томберга с вдовой профессора Императорского Технологического института Ириной Путко, урожденной Сазоновой…» Прочел – и что-то оборвалось внутри. До этой заметки он немного раз писал матери из Парижа. Скупо, в несколько строк. Да и что мог он рассказать? Как мыкается по мансардам, живет впроголодь, завтракая горячими каштанами у жаровен на улицах? Получилось бы мрачно и жалостливо. А о главном, интересном не мог обмолвиться ни словом. Она отвечала. Но все явственней сквозило между строк отчуждение. А потом – эта заметка в светской хронике…

Разве он вправе судить ее? Он мог только не простить. Как бы там ни было, это – отступничество. От отца, пусть и мертвого, от всего, что было детством и юностью Антона. Еще тогда он с горькой усмешкой подумал: вернусь в Питер, позвоню в дверь особняка где-нибудь на Миллионной, истощавший на «третьем эмигрантском разряде», с продранными локтями, и привратник, брезгливо оглядев, прошамкает: «Вам чего-с? Нищим не подаем!»

И все же он знал: пойдет к матери.

Где живет этот барон? Тут же, на Невском, Антон увидел вывеску книжного магазина Сытина. Снял с полки увесистый том справочника «Весь Петербург». Барон Карл фон Томберг, Щербаков переулок, собственный дом. Телефон… Нет, звонить он не будет.

Широкий и прямой Лиговский проспект лежал влево от вокзала. По рельсам катили новенькие трамваи. Тогда их еще не было – только развороченный булыжник мостовой и первые бруски рельс. Антон свернул в переулок и оказался в сквере. Посреди сквера, положив руку на руку, стоял Пушкин. «Воздвигнут С.-Петербургским общественным управлением». Великий поэт смотрел поверх голов бабушек и нянюшек, вышагивавших, как городовые, среди гомонящей ребятни. «И долго буду тем любезен я народу, что звуки новые для песен я обрел…» Даже на памятнике, на позеленевшей бронзе «общественное управление» удосужилось исказить, устрашась, подлинные слова Поэта.

За сквером пошли Кузнечный, Свечной, Разъезжий переулки, нарушившие петербургский линейный порядок, расползавшиеся вкривь и вкось, застроенные красными казарменными домами с частыми узкими окнами, за которыми угадывались пеналы холодных комнат. Арки – с улицы во двор, из одного в другой… Может быть, Антон ошибся адресом? Неужели барон и мать в этих трущобах?..

Владимирский проспект отсек хаос слободских построек. Как бы преграждая им путь, встали массивные, с гранитными цоколями дома. Впереди был просвет реки. И, за два дома до Фонтанки, Антон увидел каменный парапет, чугунную затейливую решетку, огораживающую сад с аккуратно подстриженными деревьями и ухоженными газонами. На воротах был баронский герб.

Выложенная цветным гравием дорожка вела к подъезду. Гравий пронзительно скрипел, будто резали ножом по стеклу.

Антон потянул бронзовое кольцо звонка. На пороге вырос привратник. В ливрее, седой. Шелковая холеная борода словно приклеена к розовому лицу.

– Вам кого-с?

Антон растерялся: «Нищим не подаем!..» За спиной швейцара был вестибюль, торжественный как в театре – устланный коврами, с маршем мраморной лестницы и скульптурами в глубине залы.

– Вам кого-с, сударь? – строго повторил слуга.

– Баронессу. Ирину… Николаевну, – Антон с трудом вспомнил отчество матери. И имя ее, соединенное с отчеством, прозвучало чуждо.

– Как прикажете доложить?

– Скажите… – С его губ чуть было не сорвалось «сын». – Скажите: Антон Владимиров… Она знает.

Привратник с сомнением оглядел пришельца:

– Не приемное время-с… Их сиятельство в детской.

Антон опешил – этого он не ожидал.

– У нее… У Ирины Николаевны ребенок?

– Сын.

– Извините, как его зовут? – Он надеялся, верил: Владимиром.

Слуга снова с удивлением и даже с подозрительностью посмотрел на нежданного посетителя. Но, видимо, почувствовал его волнение и поэтому соизволил ответить:

– Наследника зовут Леопольдом.

«Что мне делать в этом доме?..» – с болью подумал Антон и уже собрался уходить. Но в это время на лестнице послышались шаги, зашелестело платье, и женский голос звонко спросил:

– Это ты, Карл? Так рано?

Антон узнал голос матери.

– Какой-то господин желал бы видеть ваше сиятельство, – сказал привратник.

– Кто? – Она спускалась по лестнице, близоруко вглядываясь в гостя. И только подойдя, узнала. – Ты?

Сделала движение, чтобы рвануться к нему, но тут же и остановилась, метнув взгляд на слугу.

– Каким ты стал! Прекрасно выглядишь. Ты откуда?

– Да вот… Из Парижа.

– Давно?

– Только… – он запнулся. – Вчера приехал.

Он смотрел на нее. Она-то выглядела прекрасно! Совсем молодая женщина. Русые ее волосы были еще не прибраны и свободно падали на плечи. Но уже умело наложена косметика, хотя и без нее кожа была великолепной и свежей. Пудры и кремы только подправляли, подчеркивали или скрывали: красавица с тонкими чертами лица, с блестящими глазами, четко обрисованными губами. Надо лбом – седая прядь. Да и та не настоящая, наверное, а по моде. Мать уже начинала полнеть, но и полнота эта лишь шла ей.

– Как ты живешь? Что делаешь? – начала расспрашивать она, напряженно улыбаясь и в то же время давая разглядывать себя, будто перед нею был не сын, а чужой мужчина.

Он что-то пробормотал. Она даже не дослушала.

– А я, как видишь… – Она жестом пригласила его войти. – Тебе нравится?

Антону никогда прежде не доводилось бывать в подобных домах. Зеркала по стенам, их было много, как бы свидетельствовали: все здесь благополучно, обитатели дворца привыкли любоваться собой. Мать действительно то и дело косилась на свое отражение, кокетливо наклоняя голову. Наверное, она все такая же – переменчивая в настроениях, порой вспыльчивая, плохая хозяйка с отличным вкусом. Впервые за последние годы Антон видел себя в полный рост. Мешковатый костюм, борода. Мужик. Галантерейщик из провинции. Он обратил внимание, что и мать внимательно разглядывает его. И раньше-то, когда они были вместе – он учился в Техноложке, а жили на Моховой, – она выглядела как его старшая сестра. А теперь он на вид даже старше ее. В его ушах отдавалось: «Это ты, Карл?» А как же отец? Чудаковатый, с покатыми плечами и копной волос, с крахмальными манжетами, которые к вечеру, после лекций, всегда были изломаны, а левая исчеркана цифрами и формулами… За дурную привычку писать на манжетах отцу всегда попадало от матери. Хоть память осталась? Или и ее не пустил в дом седобородый привратник, как не хотел пускать сына?.. Может быть, Антон был несправедлив, но ему показалось, что мать смущена и даже испугана его приходом.

– Ты женился?

– Да нет, мама…

Ему почудилось, что она вздрогнула от этого его «мама». Наверное, если сейчас, раньше времени, приедет барон, «Карл», – просто заглянет по дороге из одного присутствия в другое, чтобы взглянуть на красавицу жену, – он будет весьма озадачен, застав ее, еще простоволосую, за беседой с каким-то мужчиной. И вряд ли сможет поверить, что этот бородатый чалдон – ее сын, если и вообще-то знает о его существовании.

– Ты останешься на завтрак?

– Нет, ма… Я тороплюсь.