Не покидай

–  А почему, интересно, я должен терять на этом? Заказ - ваш, - кот - москательщика, а в накладе оставаться - мне?!
– трактирщик взывал к сочувствию других клиентов (подмигивая им!
– Принц Пенапью готов был поклясться, что подмигиванье дважды имело место!). Те, другие, глумливо хихикали.

–  Сейчас же отпусти животное!
– взволнованно крикнул мальчишке Пенапью.

Гиппократ безразлично дернул плечом и, не развязывая коту лапы, уронил его на пол. Двумя безумными скачками кот достиг двери и брызнул туда. Хозяин подытожил довольно жестко:

–  Коли вы такие добренькие… за воров заступаетесь, я вам ставлю в счет украденный продукт! Значит, ячмень для вашей кобылы - раз, судачки для кота - два… Чего для себя желаете?

Тут взорвалась Марта. Обращаясь к завсегдатаям, спросила:

–  Господа, неужели это справедливо? Вы же слышали, что предлагал нам этот выжига? И вас не затошнило?!

Хозяин, возможно, только и ждал чего-нибудь в этом роде:

–  Ах, вы еще и аппетит портите моим клиентам? И на смуту их подбиваете? Гиппократ, а ну кликни полицейского…

–  Вот именно!
– гневно подхватил принц Пенапью.
– Полицию сюда! Интересно, дозволяет ли она такое свинство!
– он весь в пятнах был.

Мальчишка ушел на улицу, хозяин - в кухню. Настроение у наших героев было отвратительное.

Человек, ближе других сидевший к ним, очень сдавленно, очень тихо сказал (даже губы как-то выворачивая в их сторону):

–  Все с тех афиш началось, что на вашем фургоне… Напугался хозяин. Вы, как видно, нездешние… а у нас большие строгости насчет бродячих актеров. И все самовольные объявления запрещены…

Он осекся, этот человек, потому что в таверну уже входил дородный полицейский.

–  Фургон и кобыла - чьи?
– спросил он мирно.

–  Наши, - живо ответил за друзей Пенапью.
– Если что-то мы нарушили, это не со зла, господин полицейский… мы путешественники и просто не знали ваших законов…

Так он чистосердечно это сказал, что страж порядка улыбнулся:

–  И только вчера вас отняли от материнской груди, верно? У-у, какая, - заинтересовался он монетой, лежащей на краю стола.
– Где ж чеканят такие?

–  У нас, в Пенагонии.

–  Нет, сударь, тут другой герб - Мухляндии.

–  Да? Что ж, вполне вероятно. Я ведь сейчас не прямо из дома… мы были в этой Мухляндии четыре дня, она - по дороге, - Пенапью обращался не к полицейскому, а к друзьям.
– Я не рассказывал разве? Там король - коллекционер бабочек! Он так содержательно, так увлеченно про них говорит - я восхищен был…А этой денежкой мне там сдачу могли дать, я уж и не помню…

–  Документы, - полицейский тронул его за плечо.

–  Что вы? Ах, мои документы… Ну нет, за этим обращайтесь к разбойничкам, все у них… Хозяин!
– воскликнул он вдруг.
– Ну дайте же хотя бы ветчины с горошком! И пива! Мы ведь так и не завтракали, а вы стоите, как монумент!

Тут рука его, сделавшая жест в сторону трактирщика, чтобы усовестить его, оказалась схваченной в запястье металлическим браслетом: страж порядка проделал это профессионально, привычно.

–  Это почему? Позвольте… но вы же не знаете еще, как тут с нами обошлись… Выслушайте нас!

Но щелкнули еще два браслета, в результате чего тонкая цепь сделала всю троицу неразлучной с полицейским.

Когда выводили их, в дверях Марта крикнула:

–  Эй, хозяин, теперь ваш счет подавайте прямо в участок! И кота заодно - туда!… И сына-живодера! Достойный сын папы-доносчика…

12.

–  Да не может быть! Самозванец… наверняка. Или это… - король повертел пальцем у виска.
– Или и то, и другое сразу! На лысеющей монаршей голове пузырилась причудливая корона из мыльной пены, он погружен был в пену весь по горло, - он купался, и в эти сладостные минуты застал его экстренный доклад гвардейского капитана по имени Удилак.

Капитан таращил глаза, как рыба на песке: он в мундире, а здесь стояла банная жара нестерпимая, и король, сидя в своей громадной дубовой бочке, еще склонен был побеседовать:

–  Смородиновый дух чуешь? То-то… Половина веников - из листьев смородины… в обязательном порядке. Ну а вид-то, вид-то у него - солидный хотя бы?

–  Никак нет, Ваше Величество. Вид - так себе, не особенно. Но божится, что вы его приглашали. И еще двое с ним… тех уж он пригласил!

–  Подлей кипяточку. Один половничек. Не обвари только.

Капитан, задыхаясь, исполнил. Крадус взвизгивал, стонал, выпрастывая из бочки руки, украшал капитана Удилака клочьями пены, и тот не решался их смахнуть.

–  Выходит, я вместо своей полиции разбираться должен? Ей - слабо? А почему я, а не Канцлер? Ах да, насморк у него… какой-то… артиллерийский!

…А потом Крадус, уже в халате, пил, разумеется, холодное пиво в белизне и уюте предбанника. Над его головой - крупная декоративная подкова из мельхиора, охотничий рожок и мандолина; рогульками, на которых все это висело, служили шпоры.

–  Ты вроде тренькал на ней когда-то, - король снял мандолину и протянул капитану Удилаку.
– А ну…

–  Это был не я, Ваше Величество, а майор Ловкидаль, ныне разжалованный…

–  Неважно, - с широтой великого человека пренебрег Крадус.
– Давай. Все равно, пока я не остыл, нельзя мне допрашивать этих самозванцев… в их же интересах. Играй! Стоп, не играй!
– перебил он сам себя, заметив служанку Марселлу: она прикрыла ногой дверь одного из банных помещений, вынося оттуда два кувшина с кипятком.

–  Куда спешишь, Клотильдочка?

–  Цирюльник велел, Ваше Величество. Он работает сейчас с головой принцессы, и ему надо… Только я - Марселла, если позволите.

–  Марселла? Да-да, припоминаю. Ты вот что, ты им передай мое мнение: спереди они могут накручивать что хотят, но на затылке ей лучше всего конский хвост! Ну - или наподобие хвоста.

–  Скажу, Ваше Величество, - Марселла поклонилась и ушла.

–  Хлопотливое, брат, занятие - нравиться заграничным принцам, - пожаловался Крадус капитану и щелкнул пальцами, указывая на мандолину, и запел:

Созрело дитятко, созрело

Вкушать любовь!

Тут заодно душа и тело -

Не прекословь!