Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага

Продолжая утверждать, что он спасал жизни многих соотечественников, Иванов привел и такой пример: дескать, хотя в одной из записок, найденных у Щербакова, фигурировали имена врачей Соболева и Евтеенко, он их арестовывать не стал. Действительно, не стал. На то у Иванова было достаточно известных лишь ему оснований, кроме милосердия и, тем более, патриотизма.

Одна из таких причин могла быть самая банальная: врач Евгений Евтеенко на протяжении двух-трех месяцев лечил раненую руку Иванова, и между ними установились за это время, а потом поддерживались по-своему приятельские отношения. Возможно, Евтеенко и рад был бы от них отказаться, но боялся. За это он впоследствии жестоко расплатился: в сорок четвертом году был осужден военным трибуналом к длительному сроку заключения. Арестовать же Соболева, оставив на свободе его напарника Евтеенко, противоречило всем азам деятельности спецслужб.

Последней жертвой людиновского подполья стал Толя Крылов — тот самый подросток, которого, как показал полицейский Иван Апокин, жестоко избивали в его присутствии Иванов и Посылкин. Этот не по возрасту маленький, но очень смекалистый, с отличной памятью мальчуган действительно был сиротой и воспитывался в Людинове своими родственниками Екатериной Стефановной Вострухиной и ее мужем Алексеем Григорьевичем, у которых было двое и своих детей. Алексей Григорьевич был партизанским связным в одной из подпольных групп.

Расширяя свою разведывательную сеть, Василий Золотухин решил пристроить этого паренька в какое-нибудь немецкое учреждение и обратился за помощью — запиской — за содействием к своей знакомой по мирному времени медсестре Настасии Егоровне Луганской. У этой женщины была дочь — красивая молодая женщина по имени Наташа, обладавшая хорошим певческим голосом. По этой причине на квартире Луганских по воскресеньям собирались на музыкальные вечера немецкие офицеры. Вскоре Наташе удалось через знакомого офицера, своего поклонника, устроить Толю Крылова истопником в немецкую комендатуру, в помещении которой находился и штаб немецкого карательного батальона.

В обязанности Толи входило вечером, по окончании рабочего дня, протапливать все печи и вообще поддерживать в помещениях должную температуру. Ночевал он тут же, вместе с полицейскими охраны.

В кабинете командира батальона висела большая карта района, на ней флажками и условными значками отмечались места, где, поданным немецкой разведки, базировались или передвигались партизаны и т. п. Это была важная информация. Кроме того, Толя слышал разговоры немецких солдат (а он уже понимал язык) и полицейских между собой о потерях партизан и карателей, о намечаемых экспедициях.

Эти сведения, естественно, уходили в отряд, а затем в бригаду и служили партизанам хорошую службу.

Погубила Толю нелепая случайность. Майор, командир батальона, потерял или забыл где-то свои часы и, раздосадо-, ванный к тому же какими-то служебными неприятностями, решил, что их украл работающий в здании русский мальчишка.

Крылова тут же избили, а потом передали в русскую полицию. Там его тоже избили. В конце концов, чтобы избавиться от побоев, мальчишка взял на себя вину: сказал, что действительно украл часы и продал их какому-то мужику на улице, которую все в городе называли по-старому «Грядка». [34]

34

Офиц. название ул. Урицкого

Дмитрий Иванов и полицейские Василий Попов повели его туда, но нужного дома, разумеется, не нашли. По возвращении в полицию Толю снова жестоко избили. Тогда он сказал, что ошибся, на самом деле покупатель живет на улице Энгельса. На этот раз его повели по новому адресу Николай Чижов и еще один полицейский, чье имя осталось неизвестным.

О том, что произошло дальше, рассказали несколько женщин, проживавших на улице Энгельса.

Мария Прохоровна Фунтикова:

«Я днем пошла за водой, колодец у нас посреди улицы, за два дома от моего. Я видела, как два полицая вели подростка, он был весь избит, без пальто, одежда изорвана.

Когда он поравнялся с колодцем, то бросился туда и утонул. Полицейские хотели туда стрелять, но я закричала… Один из них сделал из веревки петлю и стал набрасывать ему на голову. Тот не давался. Потом пришел отец мальчика и достал труп, я ему помогла. Фамилии не знаю. Позднее он умер, а неродная мать сошла с ума».

Аграфена Ильинична Барсукова показала, что полицейский Николай Чижов закричал ей: «Будешьсвидетельницей, что он сам бросился». «Я видела труп — он весь был избит, в синих полосах от шомполов».

Примерно то же самое рассказала и Александра Андреевна Рысина.

Разногласия у свидетельниц были лишь по поводу судьбы неродного отца Толи — по мнению Барсуковой, он не умер, а погиб позднее на фронте.

По всему выходит, что Дмитрий Иванов повинен еще в одном тяжком преступлении — доведении путем зверских избиений до самоубийства подростка Анатолия Крылова.

Следствие 3

Разумеется, следователи не могли обойти своим вниманием вопрос, каким образом Дмитрий Иванович Иванов превратился в Александра Ивановича Петрова, хотя это уголовно наказуемое преступление — проживание по поддельным документам — кажется сушим пустяком в сравнении с тем, что совершил старший следователь людиновской полиции в 1942–1943 годах.

Вот что было установлено.

Незадолго до освобождения Людинова Дмитрий Иванов, тогда уже заместитель бургомистра, вместе с матерью, братом Иваном и сестрой Валентиной эвакуировался в Минск, где, как документально установлено, работал под началом того же Бенкендорфа на военном заводе. Когда Красная Армия подошла уже и к столице Белоруссии, Иванов с семьей вторично эвакуировался — в Польшу, в город Калиш, где работал лесником в имении, принадлежащем Бенкендорфу. Самого майора здесь не было, после Минска его направили в Данию. В Калише находились его жена Магда и дочь.

В начале 1945 года Иванов перебрался уже на территорию Германии в город Торнау-Зюйд на реке Мельде.

Когда и сюда пришла Красная Армия, ему удалось выдать себя за военнопленного красноармейца Смирнова Николая Петровича, уроженца Гомеля. Под этой фамилией он по поддельным документам, которыми запасся загодя, был зачислен рядовым в состав 716-го отдельного саперного батальона 27-го стрелкового корпуса.

До осени того же 1945 года он служил на территории советской оккупационной зоны в Восточной Германии, а затем батальон был переведен в город Овруч Киевской области, где Иванов в его составе работал на ремонте казарм.

Однажды знакомый сержант-писарь из штаба батальона на совместной пьянке шепнул Иванову-Смирнову, что им интересуется военная контрразведка.

Почувствовав реальную угрозу разоблачения, Иванов, воспользовавшись ротозейством своего собутыльника, похитил в штабе несколько чистых красноармейских книжек, денежных и продовольственных аттестатов, проходных свидетельств, проездных документов, командировочных удостоверений и в мае 1946 года дезертировал из части.

Сначала он поехал в Киев, затем в Харьков, оттуда перебрался в Тбилиси. На знаменитом послевоенном тбилисском базаре в Авлабаре ему удалось познакомиться и сойтись с каким-то аферистом по имени Гриша, который помог ему в городе Зестофани — это было уже в мае 1947 года — получить за взятку паспорт и военный билет на имя Александра Ивановича Петрова. Под этой фамилией он устроился работать в артель проводников грузов, перевозимых в товарных вагонах по железной дороге.

В июле 1948 года вместе с несколькими сослуживцами Иванов был арестован за составление фиктивных актов на бой большого количества бутылок шампанского. На самом деле бутылки, конечно, не бились, а перепродавались. В начале 1949 года он был осужден к 15 годам заключения. Таковы были парадоксы тогдашнего советского правосудия: многие полицаи, изменники, обагрившие свои руки кровью соотечественников, получали по… 10 лет и освобождались через 3–4 года по амнистии или с зачетом рабочих дней. И 15 лет давали за «хищение социалистической собственности» в виде нескольких ящиков шампанского…