Не та профессия. Тетрология

Буквально через час после того, как известие о речи здоровяка облетело окрестности, от некоторых родов и пашто, и дари потянулись женщины в сопровождении мужчин: оставить соплеменницу без внимания действительно было нельзя. Вдвойне досадно, что какой-то кочевой степной дикарь укорил всех в этом прилюдно.

А возразить было нечего.

Глава 26

Моя детская хитрость (с апелляцией к чувству вины народных масс на площади) возымела действие. Сидя у Иосифа, буквально через полчаса-час вижу, как от базара в сторону лагеря потянулись люди: женщины, несущие что-то в руках, и сопровождающие их мужчины.

Последний час Иосиф обучал меня тому алфавиту, которым пользуется Алтынай. А я делаю ответные повторы попыток объяснить ему троичную систему. На которой у него почему-то возник какой-то пунктик.

Но обилие городского народа, вразнобой направляющегося в наш лагерь, явно требует и моего там присутствия: я не уверен, что стоит оставлять Алтынай одну общаться «с народом», особенно с пашто; плюс, могут возникнуть неизбежные проблемы с переводчиками.

– Прошу извинить, – киваю Иосифу в направлении лагеря, – но у меня, кажется, возникли дела.

– Ну а чего ты хотел, после такого-то выступления, – пожимает плечами старик. – Ты очень правильно всё сказал, если хотел уязвить всех подряд в этом городе… У тебя это очень хорошо получилось… Можно было бы вообще предположить, что ты из наших. Не знай я тебя близко.

– Ну, Бирбал, кажется, говорил: «Все умные думают одинаково», – возвращаю комплимент, не подумав по инерции.

– Ты и в Хинде бывал? – тут же, как клещ, цепляется к слову Иосиф.

– Кое-где да, – лихорадочно вспоминаю, что Пакистан до сорок девятого года как раз был Индией там. Вернее, относился к ней, с точки зрения колониальной системы управления. – Но далеко не везде, страна-то огромная. Только в очень ограниченных местах.

– А связи какие-то остались? В портах, например? – гипнотизирует меня взглядом Иосиф, который, кажется, тоже в активах имеет прокачанную эмпатию.

Во всяком случае, очень на то похоже.

Потому с лёгким сердцем отвечаю, не задумываясь:

– Однозначно нет. Никого из тех, с кем я там общался, сейчас нет в живых. – И ведь нисколько не вру. На всякий случай.

Иосиф чуть меняется в лице и задумчиво продолжает:

– Это не в Шеннаи, случайно?

– Спаси Аллах, – открещиваюсь. – Нет… Только в тех районах, где живут правоверные. С язычниками там дел никогда не имел. – И снова не вру ни грамма, что характерно. – И Иосиф, это не моя тайна, прошу понять правильно. – Прикладываю к сердцу ладонь, купируя в зародыше возможные вопросы.

Сам дурак. Местной письменностью, в том числе индийской, не владею. Прочесть Бирбала сам, стало быть, не мог. Да и где они, эти книги в степи? Что остаётся думать Иосифу? Насчёт не умеющего читать кочевника?

Правильно, значит, бывал там лично… хотя, кажется, он меня за кочевника уже и не считает. Судя по некоторым деталям.

Впрочем, Иосиф нам явно не враг, а даже наоборот, потому быстро откланиваюсь и неторопливой рысью бегу в лагерь.

– Когда ты начнёшь меня слушать? – спрашивает в лагере Алтынай, отходя от группы посетителей старухи в сторону. И указывая взглядом на подаренного ею мне жеребца, бродящего неподалёку. – Если ты Рука и Голос Хана, почему бегаешь пешком, как нищий хань?

Образность сравнения не может не веселить, потому, справившись со смешком, отвечаю:

– Ты же знаешь. Пока что мне быстрее так. Потом посмотрим, но сегодня явно не время менять старое на новое… У тебя всё в порядке?

– Да. – Кивает Алтынай. – Пришли женщины, дари и пашто. Их мужчин принимают мужчины у отдельного костра. Там уже жарят мясо. Женщины, похоже, собираются присматривать за ней всё время. Они сейчас обсуждают очередь, кто за кем в какой день сюда приходит.

– Иосиф говорит, старуху можно и нужно отнести к нему, – передаю послание старика. – Можно сказать, настаивает.

– Было бы хорошо, – съёживается Алтынай, которой обилие чужого народа на её весьма ограниченном пространстве создаёт кучу бытовых неудобств. Особенно в открытой степи. – Когда сможем так и сделать? Я, конечно, поддержу тебя во всём. И мой дом – твой дом. Но если есть более подходящее место…

– Я поначалу думал сделать это завтра. После осмотра Файзуллы, – тру нос. – Но сейчас вижу, что это была не лучшая идея.

– Чего ждать до завтра? – удивляется Алтынай. – Ей ещё что-то угрожает? Её ещё нельзя переносить?

– Нет, уже можно, это я почему-то по инерции так ответил… можно переносить.

– Ну тогда повелеваю, – хлопает меня по плечу Алтынай. – Давай сейчас всё устроим и договоримся. Чтоб прямо сейчас её и перенести. Хорошо? – она по-детски наивно таращится на меня в упор, и я легонько хлопаю её по плечу в ответ.

– Тогда я к Иосифу, предупредить. – Отвечаю на её последний вопрос.

– Стой! Возьми с собой пару женщин и их спутников, – останавливает меня Алтынай. – Ты же не будешь сам мыть полы в доме Иосифа?..

Через пару часов, возвращаюсь к Алтынай. Которая, видимо, увидела издалека меня, шагающего в лагерь. Потому что не успеваю я дойти до лагеря, как навстречу мне выезжает кавалькада из пары коней с закреплёнными носилками, полдесятка конных туркан в сопровождении, и вереница местных женщин и мужчин. Несущих в руках какие-то узелки. Общим числом около полутора десятков.

Дом Иосифа как оказалось, предусмотрительно состоит из сегментов с разными входами. В одном из таких сегментов, выходящем прямо на угол площади, он отводит место для старухи и тех, кто будет с ней.

Пока готовили помещение к переезду бабули, я выяснил: дежурство местные организовали самостоятельно. К лекарю Файзулле сбегали тоже сами (либо послали быстроногих мальчишек), уточнив у того и полную стоимость лечения, и разрешённые к употреблению продукты. Заодно предупредили того, что проведывать больную следует в доме Иосифа.

В общем, казавшееся по началу муторной неизбежностью начинание, за пару часов плавно превратилось в комфортный социальный проект: с нас – только помещение в доме (впрочем, по местным меркам это тоже ого-го). Еду уже носят местные (причём в количествах, явно превышающих потребности старухи). Уход возложен тоже на местных женщин, которые разобрали между собой дежурства чуть не на неделю вперёд и вытурили всех мужчин из части дома, где лежит Нигора: дескать, и так опозорили женщину. Разоблачив при всех (от слова «облачать», то есть, обнажив её при посторонних мужчинах и прочих людях).

Этот эпизод, кстати, как оказалось, долго муссировался между местными и Алтынай. Местные (видимо, из защитной реакции психики) напирали на допущенные недопустимости. Ничего, правда, не добиваясь. Просто указывая: и на Солнце случаются пятна…

До тех пор, пока один из наших не сказал, что одежду на старухе разрезал вообще их Файзулла.

Что со временем нашло своё подтверждение в народе, и вопрос тут же закрылся…

После перемещения Нигоры в дом Иосифа и выставления при ней караула из местных женщин (категорически никого внутрь не допускающих. «Только почтенного Файзуллу», – сказали они), я пришёл снова к Иосифу, а ещё через четверть часа к нему прискакала Алтынай (на подаренном мне жеребце, если не ошибаюсь).