Не такой как все. Ведьмы

Кальсончик, особо, не выделялся своим рвением; сек. соты готовили ему иную судьбу: стукача. Он должен был «вписывался» в социальную среду обитания не знаниями.

…Летом я снимал очки, превращаясь в обычного пацана…

Я давно уже обживал первую парту, тогда как Кальсончик дрейфовал в засаду, за спины своих товарищей. Он был наблюдательным пареньком, и эта позиция ему нравилась. Им, вовсю, интересовались скороспелые девочки из младших классов. Моя влюбленность в девочку, вызывала у нее только насмешки. Очки, изуродованы изоляционной лентой, убивали мой романтический образ, придавая ему окончательный вид гадкого утенка, из сказки Г-Х Андерсена.

Кальсончик здорово катался на коньках и лыжах. У меня все это было, с той лишь разницей, что ботинки на моих коньках были куплены на пять размеров больше (на вырост), а беговые лыжи служили только не для прыжков с трамплина. Всякий раз, неуклюже падая на горках, я подымался — и тащил тонкие изогнутые лижи с самодельным креплением наверх, чтоб снова грохнуться на склоне. Если возле нашего села — это были небольшие трамплинчики, после которых оставалось только струсить снег с болоньевой куртки, то, однажды, Кальсончик предложил мне отправиться в соседнее село Камень (там жила его тетка), чтоб прыгнуть с более крутого — двойного! — трамплина.

Трамплин сработал под моими лыжами катапультой. Лыжи, слава богу, слетели с меня уже на первом — большом — трамплине. Я летел аки камень из пращи, после чего меня бросило на лыжню, а, потом, еще появилось метров шесть чистого снега, после чего, я зарывшись головой в сугроб, лежал ощущая сильную боль, повредив большой палец на левой руке… Таков был итог этого безумия.

С коньками, дела пошли по той же схеме. Для заполнения объема в ботинках, я вставлял туда суконные бурки, в которых трудно было удержаться. Я передвигался на них, словно Алексей Маресьев в известном фильме, на обмороженных ногах. И некому было объяснить мне, в чем состоит проблема!

Кальсончик, уверенно держался на коньках; его приглашали в хоккейную команду. Мне же позволяли постоять немного на воротах (всего пару раз!).

Советский Союз облачился в трико; семейство Кальсонов отбросило обидное прозвище. Лишь у Кальсончика оставался этот атавизм, как хвост у обезьяны. Сверстники более безжалостны к его заслугам, выстроив устойчивую иерархию. Эта среда признавала только силу и ловкость. Что-то компенсировалось подвешенным языком, как раз на самые малозначительные роли в мальчишеских компаниях.

Тогда, за дело взялись сельские сек. соты и их холуи…

Во время очередных проводов в армию (была такая традиция в СССР) на танцах… вдруг появился Кальсончик: наступающий с ножичком на заигранного активиста. Он «заступался» за свою сестру? Нас заставляли уважать его.

С курением у Кальсончика, вначале, не заладилось. Накурившись до одури (весь позеленел!), к нему, потом, пришлось вызывать врачей. Он скурил, при всех, а ж две пачки «Новости»! пряча сигареты за спиной.

В восьмом классе, закурил и я. Началось все с «Казбека», две коробки которого, долгое время, пылились на серванте (как «нагрузка» за мешок муки).

В преддверье выпускного, Кальсончик впервые (с Ленькой К.) сдал нас, с потрохами. Мы заканчивали учебу в восьмилетней школе, и, видимо, старшие сексоты выбрали момент, чтоб испортить нам характеистики. Это их стиль — портить жертвам документы. Словно метили жертву; делали ее изгоем в обществе. Советский Союз славился наличием изгоев и диссидентов! Для тюрем тоже готовился контингент еще в школах.

Мы, втроем (хотя в нашей компании было много парней), «организовались», чтоб встретить «Международный женский день 8 марта», подобающим образом. Задолго до этой даты, мы запаслись спиртным. «Прятали» выпивку в кальсончиковом сарае, под сеном.

Две бутылки вина «Билэ мицнэ», на троих, и одна бутылка ядреной самогонки, внесенной им, — выпитые в заливчике реки, — было явным перебором.

«Отпраздновав» день рождения Клары Цеткин на льду небольшого озерка, к селу мы направлялись с песнею (Кто 3,14дит о море?). Мы падали в сугробы, и дико орали.

На следующий день — ведущая наш класс учительница, Ниночка, вплывая вперед животом словно каравелла, начинала урок математики со слов:

— Крим Свинаря, у нас з' явились щэ два пьянычки! — Были обнародованы две фамилии. О, Кальсоне, она, словно забыла.

Был запущен слушок, что наш вокал, якобы, не понравился дядьку Копоносу. Он «случайно», слышал наш концерт. Что делать этому холую в это время на берегу, живущему вдалеке от берега?..

5

Летом, в нашем селе появлялся лагерь для малолетних преступников из Конотопа. Это были уже сливки малолетних преступников, состоящих на учете в детской комнате милиции. Они носили «взрослые» татуировки. Своим девиантным поведением, они выделялись в кругах конотопских подворотен. В начале 70-х прошлого столетия, город разделялся на районы, которые враждовали между собой. Это были подопечные ст. лейтенанта Белкиной.

Во дворе старой школы, с утра до ночи звучали патриотические песни. Слова из песни вдолбили мне в память как из: «Отче наш»:

«Упал я на границе в первый бой,

Закрыв ладонью рану на груди.

Сама земля стонала подо мной,

И жизнь уже казалась позади.

И только тверже выходила из огня

Суровая, доверчивая Русь.

— Ну, как ты обходилась без меня?

А я вот без тебя не обойдусь!..»

Вначале, у меня складывались приятельские отношения с начинающими уголовниками; я часто бывал у них в гостях. Все местные пацаны старались с ними дружить.

От этих посещений, у меня осталась замечательная книжка, на украинском языке, Нодара Думбадзе: «Я, бабуся, Илико та Иларион». Чтение — одно из украшений моего детства. Я стал зачитываться этой книгой.

Для начинающих сек. сотов наступала горячая пора испытаний.

И, вот… конотопчане, «сдали» мне первого стукача. О «полицействе» моего отца явился поведать сын сельского альфа-сексота Б., и внук старосты колхозного двора во время оккупации.

Конотопчане отводят меня в кусты, где ожидает начинающий сек. сот… и… заставляют его «ответить за свой базар». Я надавал, тогда, ябеднику по сусалам. Больше он не появлялся в наших компаниях. Взрослые «приберегли» для высоких должностей*.

Впрочем, уже через год, сек. соты нашли подход к начинающим уголовникам. Без женского ума, и интуиции кальсончиковой мамани, здесь не обошлось. Сынок ее уже сделал себе наколку на руке; приходил гулять к ним. Очевидно, он сработал более тонко.

Поэтому мои отношения с малолетними преступниками — в конце концов — испортились до откровенной вражды? Становится ясно. «Кэпэр», он же, «Кипарис» — бессменный лидер, станет его местным другом. Тот же: «Телескоп». Они предупредили меня: не показываться больше в Конотопе». Об этом известил Кальсончик, найдя меня на Сейму, где я ловил рыбу — и передал эту угрозу.