Не в счет

Кому-то и в теории.

На практике же я таких людей не знала.

Нет, она училась и местами даже запоминалась, но когда количество препаратов переваливало за восемьдесят, то путаница в и без того чумной и уставшей голове делалась достойной лабиринта Минотавра.

Цифры и ещё раз цифры, в которых миллиграммы, миллилитры, кратность и длительность.

Показания-противопоказания.

Нежелательные реакции.

Механизмы действия, отпечатавшиеся в голове настолько, что и через пятьдесят лет, не думая, расшифруется КЛЦМ, бывшая киназой легких цепей миозина.

Сами названия, написанные на латыни и без ошибок.

Голова от этого всего ехала неспешно, однако весьма целеустремленно и даже радостно… в сторону дурки, кровати — ура! — и мягких стен.

Большинство преподов, что сами через это проходили и тут учились, состояние третьего курса понимали. Они закрывали глаза, выходя из кабинета и давая время, но… не наш.

Наш Антон Михайлович, отбирая телефоны и зорко следя за любым движением, ястребом курсировал по кабинету. Подмечал малейшие попытки заговорить и неразличимый шёпот улавливал. Он отбирал шпоры, вторые телефоны, и руки проверял.

Списать рецептуру удалось только Ивницкой и ещё двоим.

Пара человек, включая Злату, кое-как наскребли на тройку, а остальные дружно и весело пошли на пересдачу.

Про то, что Тохе больше всех надо, мы цедили сердито и матерно.

Раздраженно.

Нервы к лету начинали сдавать у всех.

И второй раз, высказывая квартире всё, что думаю про рецепты, фарму и Тоху, я не сдала. Не получила зачёт и допуск к экзамену. И первый долг по экватору нарисовался даже раньше, чем сама сессия началась.

Впрочем, первый экзамен — хирургию — я сдала.

А дальше всё пошло наперекосяк.

С патана, молясь «только не к Зайке», и я, и Ивницкая вылетели пробками именно от Зайки, уложились первый и последний раз в жизни в две экзаменационные минуты.

На патфизе, где от особого доверия и веры в нашу хитромудрость, проверяли с металлоискателями, карты тоже сошлись неправильно, а вопросы билета не совпали с блестящими познаниями в голове.

Напились, собравшись у меня, мы именно после патфизы.

Хотя напиться звучало слишком громко. Все три бутылки на троих пошли, как не в коня овёс. Ни в одном глазу ничего не появилось. Перед ними всё так же стоял приказ ректора, согласно которому за несданный до конца декабря экватор отчисляли сразу и без академа.

Правда, если из пяти экзаменов сдан только один, то Нового года можно было не ждать. Пересдать четыре предмета за семестр, в который учиться тоже надо, нереально. Никто не даст,всё равно не получится, а потому с вещами на выход.

До свидания, мед.

Привет, пед.

Это, истерично хохоча, срифмовала Ивницкая.

— Если пропеду не сдам, то точно будет до свидания, — я проговорила меланхолично.

Оттолкнулась, раскачивая качель, ногой от земли.

И голову к чёрному и звёздному небу задрала. Светила почти полная белая луна. Где-то рядом, удивляя, стрекотали кузнечики, которых в городе, даже ночном, обычно не услышать. Мы же услышали, выперлись в первом часу ночи на детскую площадку.

И качели мы с Ивницкой заняли.

А Измайлов, что проворчал днём про «спать хочу», но в итоге приехал, к железной опоре с моей стороны прислонился.

— Пропедевтику нормально сдают, — Полька, прикрыв глаза, махнула беззаботно, от тоже заваленной патфизы она отошла, почти. — И списать можно. Главное, прийти вначале, когда преподов мало. Я уже всё узнала.

— Угу, — я согласилась.

Пусть, в «нормально» и верилось с трудом.

В последний месяц, складываясь одно к одному, шиворот-навыворот всё шло. Я не пинала балду, не прогуливала, учила в меру сил и способностей, но… выходило всё одно криво. Или мозгов у меня, правда, было мало.

Ещё везения.

Поскольку патфизу, вгоняя нас с Ивницкой в комплексы и шок, наша Валюша сдала.

Каким-то чудом, но сдала.

— Нет, вот вы скажите мне, как эта дура, это чудо, блин, света её сдала?! — успокоиться, возвращаясь в который раз к ней и поворачивая к нам голову, Полина Васильевна никак не могла.

— Она к нашей попала, а та тянула, — Глеб, отрываясь от телефона, ответил лениво, повторил в какой раз. — Ей повезло, вам — нет.

— Тебе тоже повезло, — это вырвалось само.

Но обиженно.

И от души.

— Мне всегда везет, — он ухмыльнулся самодовольно, смерил, убирая наконец телефон, насмешливым взглядом. — Даже в лотерею и карты.

— Измайлов, будь скромнее.

— Калина, завидуй молча.

Улыбнулись мне в ответ столь же гаденько. Переместились текуче и незаметно за спину, и за металлические прутья над моими руками он, ловя, схватился.

Толкнул и вновь поймал.

Раскачал.

Не до солнышка, но… до детского восторга, от которого внутри всё обрывалось, когда земля перед глазами проносилась, приближалось, сменяясь, чернильное небо. И улыбка до ушей на лице появлялась сама.

Рассмеялось первый раз за весь вечер не нервно или зло, а… просто.

Широко.

Когда качели в очередной раз он поймал и задержал.

— Пусти, ребёнок качается, — я, запрокидывая голову и разглядывая склоненную ко мне перевернутую физиономию, потребовала возмущенно.

Неубедительно.

И без пропустившего пару ударов сердца, что билось ровно и спокойно. Точно-точно. Мне ведь было плевать, что идеальная и высокомерная рожа Измайлова оказалась совсем рядом. Он заслонил собой и небо, и звёзды.

Остались только светло-серые, как виденная ртуть, глаза.

Они смотрели на меня серьёзно.

А он сам, давая почувствовать прохладу ночи и своё тепло на контрасте, стоял слишком близко. Окутывал запахом парфюма, того самого, который с первого курса не изменился, а потому морем и морозом я дышала.

Понимала отчаянно, что не люблю.

Не его.

Мы просто общаемся. Мы просто вместе учимся. Мы просто цепляемся к словам, друг к другу. Мы обмениваемся любезностями, от которых Ивницкая воет сиреной и в красках расписывает Артёму, как мы её достали.