Не в счет
Шрифт:
— Зачем ты приехал?
Я всё же спросила и глаза не закрыла, продолжила рассматривать себя же в его глазах, в бездонной черноте зрачка и обыкновенно серой радужке.
Впрочем, и такие идеальному Кену подходили.
И я в них падала-падала.
— Я развёлся, Калина.
«Да неужели?»
«Да-а-а, Измайлов, твой паскудный характер даже год никто вытерпеть не смог, но Карина ещё ничего, молоток. Долго продержалась. Мои поздравления. Ей»
«Ну, и какого лешего надо было вообще жениться?»
«Какая важная депеша, доставлена аж с первыми
«Почему?»
«Почему ты приехал, выехав ночью, рассказать это именно мне?»
У меня рвалось спросить-сказать всё и сразу.
Хотелось язвить, чтоб тоже больно ему стало, чтоб задеть не по касательной, а в самое сердце, как моё он всегда задевал. Хотелось, не кривя спасательных ядовитых улыбок, негромко и по-человечески узнать, что случилось.
Хотелось… обрадоваться, вот только как раз радости в пять утра после проклятой смены я в себе найти никак не могла.
И сил, чтобы отреагировать хоть как-то, не было.
Только думалось.
Мелькнуло вдруг первый раз в жизни странным и неправильным желанием, что сигаретный дым — горький, ядовитый и терпкий — я вдохнуть хочу, почувствовать вновь на губах, как в Индии… с Гариным.
Посмотреть в глаза его, а не Измайлова.
С ним ведь было так просто и понятно, не слож-но, пусть и недолго. Только вот искать, безукоризненно соблюдая договор курортного романа, Гарин меня не стал. И обидно от этого против всей логики поначалу было.
Привыклось потом, почти забылось и вспомнилось вдруг тут.
Впрочем, я ему тоже не позвонила.
А Глеб…
…у него я так ничего и не спросила. Не нашла сил, чтобы раннее утро и потянувшийся за ним день, который Измайлов провел у нас, своими вопросами и его ответами портить.
Хорошо было и без них.
Хотя бы, если не думать, не слож-но.
1 час 11 минут до…
Любимое высказывание Полины Васильевны Ивницкой во многих непредсказуемых и внезапных жизненных ситуациях гласит, что она именно так и думала, подозревала и местами даже знала, что всё это случится, просто вслух не говорила.
Так вот, беря пример с лучшей подруги, я тоже думала и подозревала, даже знала, что мою свадьбу, раз уж она выпала на осень и учебный год, они не пропустят.
Только… только на час позже, к самой регистрации, я их ждала.
А они…
— … свадьба, свадьба, кольца, кольца, я люблю тебя, моё солнце[1]…
…они поют вполне так слаженно и весело Глюкозу, горланят её возле торжественно-белоснежного и помпезно-громадного дворца бракосочетаний, что к подобным выходкам и сумасбродству вряд ли привык.
Они танцуют, не замечая чьё-либо внимание.
И впереди всех Катьку и — ну, конечно! — Польку как главных заводил я признаю сразу. Наша староста, когда больничных стен и преподавателей не видится рядом, зажигать умеет не хуже Ивницкой.
Или остальных.
Вся наша группа, оказавшаяся почему-то уже тут, а не ещё на паре, загорается весельем и бредовыми идеями по щелчку пальцев. Не моргнется и глазом,
если сочинить ржачные частушки на конкурс за час иль станцевать всем на партах потребуется.Мы «смогем».
Мы можем абсолютно всё.
И спеть, и сплясать, и любую роль сыграть.
В меде учат всему.
Впрочем, и в юридическом, судя по друзьям Гарина во главе с Егором, что от моих не отстают, учат тоже много чему ещё, помимо законов и составлению договоров:
— … а он бродяга, по жизни холостой ему не надо[2]…
Выкидывать коленца, отделяясь от Гаринской компании и наступая на моих, у Егора выходит виртуозно и легко. Он изображает, раскидывая руки в стороны, что-то вроде «ковырялочки», притопывает в ответ на чечетку Артёма.
Хлопают в ладоши все.
И нас, уже вышедших из машины, замечать никто не спешит.
— Мне кажется, они тут и без нас неплохо спразднуют, — я тяну ядовито, прицениваюсь к возможности сбежать.
Или хотя бы не зареветь от несвойственной сентиментальности и приступа щемящей любви к моей группе, которая от Федоровой с её госпитальной терапии то ли дружно сбежала, то ли уломала пораньше отпустить.
Они ведь все, за исключением Измайлова и Златы, явились.
— … свадьба, свадьба — всё будет хорошо!..
Обязательно будет.
Своим я верю.
— А это, — Гарин подхватывает, пожалуй, восхищенно, — мы только на десять минут задержались, Алин. А они уже…
— Стенка на стенку между медом и юркой, — я, давясь и смехом, и слезами, продолжаю живо, интересуюсь глубокомысленно и риторически. — Когда и где ещё такое увидишь, а?
Этакий вокально-танцевальный баттл.
Продавай билеты и богатей.
— … ах, эта свадьба, прощай теперь покой…
Степан Дмитриевич, отрекомендованный мне в своё время как престижная и известная в Энске адвокатура, вприсядку идет на зависть многим танцорам.
Видел бы его кто из судей.
Хотя, может, и увидит, ибо Рада их снимает. Направляет, приседая и беря лучший ракурс, камеру на моих, что руками и бедрами крутят, переходят на очередной куплет.
Выписывают вразнобой что-то немыслимое.
Хохочут.
— А ты говорила, что с группой не дружишь, — Гарин, прижимая к себе и не пуская поближе к баттлу, произносит, пожалуй, озадаченно.
На ухо, которое от его губ горит.
Распускается внизу живота огненным цветком желание, что после всех честных разговоров и дороги на двоих возникает. Появляется и химичится, как и много раз прежде, когда его руки на себе я чувствовала.
— Мы и не дружим, Гарин, — я, выплескивая тонну скепсиса, фыркаю пренебрежительно.
Да упаси меня боже дружить с Катькой или Валечкой! Мы ж без всяких преувеличений придушим друг друга на второй день.
А потому слова для ответа, пока он недоверчиво хмыкает, я подбираю тщательно, ищу правильное определение:
— Дружу я с Ивницкой…
Немного с Кузнецовым, поскольку с Полькой они встречаться начали и в нашу компанию он незаметно и логично вписался.
И с Измайловым я дружу.