Не в счет

— Вторая хирургия. А что?

— А на каком они этаже?

— Седьмом, — хмыкнул он удивленно. — Алин, тебе зачем эта информация?

— Да так… — я, выдав улыбку и спасибо, отозвалась туманно.

Нашла взглядом нашего препода, который из первой, обычно гинекологической, операционной как раз выглянул. Он махнул рукой, чтоб мы затаскивались.

Дали уже анестезию.

И операционное поле подготовили.

И одними из самых длинных и невыносимых эти сорок минут в моей жизни были. Они тянулись и тянулись, удалялись кисты яичника, на которые смотреть, убрав телефон и повернув голову к экрану монитора, я себя заставляла.

Я не слушала, даже не слышала, что там за анамнез у женщины и какие кисты — а давайте вспомним, шестой курс — бывают. Я не видела, как проводят ревизию брюшной полости, коагулируют мелкие сосуды, удаляют, проверяют.

Оно размывалось перед глазами.

А я ждала.

Кажется, вечность ждала, пока операция закончится. Отпустят, дав полчаса, на перерыв, за который я собиралась успеть всё и сразу. Или не успеть, но… вторая часть пары была мысленно послана к чёрту.

Убегать из операционной под самым носом препода было нельзя, а вот опоздать после перерыва очень даже возможно. Можно было, сочинив особо гениальную версию, не возвращаться вообще.

Как Валюша.

Она вот один раз написала, что потерялась, пока от столовой до роддома по подвалам добиралась. Причиной пропуска мы восхитились, а после удивились, когда оказалось, что не придумала.

К концу пары её к нам тогда привел охранник.

И вспоминать, обкусывая губы и рвущуюся нервную усмешку, было проще Валюшу, которая репейником за мной к тому же увязаться попыталась. Она пристала куда я иду, если столовая на первом этаже, и почему так быстро.

Ивницкой с умением посылать на три буквы с первого слова мне в тот момент не хватало очень, но отдыхать в Турции и прогуливать начало учебного года Полина Васильевна на пару с Кузнецовым изволила.

Я же, ответив без особой вежливости главному чуду группы, до седьмого этажа и второй хирургии добежала, выдохнула, переводя дыхание и поправляя волосы. И до поста, ещё раз выдохнув и нырнув в отделение, я на негнущихся деревянных ногах дошла.

— Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, а Гарин в какой палате лежит? Нам Сергей Юрьевич, — по дверям палат, на которые налепили имена лечащих врачей, я глазами пробежать успела, нашла знакомо-преподавательскую фамилию и теперь вот скромно-вежливо улыбалась, — пациентов раздал, а я номер прослушала и переспросить не успела, он ушёл.

Врать, следовало признать, к шестому курсу я умела хорошо. И морду кирпичом, пока, поднимая голову и меряя строго-недовольным взглядом, меня сканировали, я держать научилась неплохо.

Даже если внутри все ёкало-дрожало и в пятки летело.

Шумело в ушах.

И голову от волнения за Гарина и собственную нагло-лгущую шкуру слегка кружило. Скандал, если спалят, обещал быть грандиозно-фееричным. Особенно, если спалит Сергей Юрьевич Золотарев, который у других групп вёл и прозвище «Орущий бронепоезд» имел.

— Как ещё раз? — переспросили меня устало, перебрали ворох бумаг. — Гарин? Так он в десятой палате лежит, она виповская у нас. Ты напутала, тебе не могли его дать. Хотя… откуда ты фамилию взяла…

— Спасибо большое, — улыбнулась, отступая на пару шагов, я ещё шире и вежливей. — Я найду тогда лучше Сергея Юрьевича и уточню.

Ага.

Три раза переспрошу.

Это, вспоминая Золотарева, я добавила чуть истерично и мысленно, но в ординаторскую достоверности ради заглянула и даже историю болезни Гарина, наглея в край, невозмутимо попросила.

Выдохнула, когда несчастный аппендицит в основном диагнозе увидела.

Я задышала вновь.

И, выйдя обратно в коридор, к десятой палате помедлив всё же пошла, проскользнула мимо поста.

А возле палаты затормозила.

Я решалась почти минуту, я злилась и радовалась. Я хотела до сведенных судорогой пальцев коснуться Гарина, я боялась увидеть его. Я представляла, что пробуждения его дождусь, загляну в тёмно-серые, после сна такие чёрные, глаза и врежу.

От всей души и силы врежу.

И плевать, что больных бить нельзя.

Мне можно, его можно.

Идиот.

Гад, из-за которого я час не могла дышать, находилась в страшном сне, в котором ничего не видишь и не слышишь, не понимаешь, где находишься и что от тебя хотят. Я существовала этот час на одной только мысли, что должна узнать и увидеть, что с ним. Я вспоминала те немногие молитвы, что знала.

А он…

Он спал.

Дверь, оглянувшись на пустой коридор, я закрыла за собой плотно, дошла до единственной кровати посреди светлой комнаты. И за локти, складывая руки и борясь с желаниями, я себя схватила.

Застыла, вглядываясь в лицо, в шаге от кровати и него.

Я убедилась, что живым он был, не собирался помирать в ближайшее время и ничего-то сильно страшного с ним не случилось. Не оказалось ничего из того, что за сорок минут несчастной кисты, я себе напридумывать успела!

Всё, можно было уходить.

Можно было даже, крадя себе и вспоминая, коснуться его руки. Или лба, на котором хмурая линия не разглаживалась полностью никогда. Можно было проворчать ему, что… из-за него, придурка, я сочиняла, врала и изворачивалась, подвела себя под монастырь, если правда наружу всплывет.

Иль в палату вот сейчас зайдут и застукают, спросят.

А ещё… я могла ему сказать, что соскучилась, что не собиралась, пыталась не думать и не вспоминать, не скучать, но вот всё равно соскучилась.

Испугалась до трясучки сегодня.

Я решила, то ли отмахиваясь от Валюши и несясь на седьмой этаж, то ли по дороге длинного коридора, то ли перед этой дверью, что больше не уйду.

Не отпущу его, пусть мы и такие разные.

Я решила, что люблю Гарина.

Даже если чокнутой авантюристкой, проснувшись и разобравшись, что у окна я стою и ему не мерещусь, меня второй раз назвали…

3 минуты до…

Тик.

И так.

А ещё… тук-тук.

Стучит, пытаясь вырваться и пробиться сквозь рёбра, сердце. Оно грохочет, закладывая уши, так заполошно и взволнованно, так горячо и быстро. И в пальцы этот сумасшедший отстук уходит холодной дрожью. Он наполняет свинцовой тяжестью ноги, что невозможно чужими и ватными становятся.

Они не слушаются.

И кажется, что я всё же упаду.

Не смогу.

У меня не выйдет сделать ещё хотя бы шаг, сохранить улыбку, услышать и впопад ответить всем и сразу, кому-то конкретно. У меня не получится уверенно и спокойно сказать заветное в день свадьбы «да» и Гарину кольцо надеть.