Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

«Чтоб петли не скрипели!» – догадался Новокрещенов, и видя, как втянулся пестрым ужом Ванька в дом, принялся считать судорожно, стараясь не частить и не сбиться: «Один… два… три… тридцать…», задохнулся от волнения, с всхлипом втянул в себя воздух и, ухватясь покрепче за скользкое от вспотевшей ладони бутылочное горлышко, не прячась, как отчаявшийся солдат на вражеский танк, пошел на одеревеневших вдруг, негнущихся ногах к заветному окну.

Остановился в десятке шагов, замахнулся и, с ужасом сообразив, что может не попасть на таком расстоянии в стекло, бросился вперед, заорав дико:

– А-а-а!

И с дистанции вытянутой руки наверняка швырнул бутылку в стекло, которое взорвалось у лица, сыпанув осколками. Увертываясь от них, Новокрещенов присел, закрыл глаза рукавом. А в доме что-то грохнуло, завизжали дети.

Новокрещенов, на Ванькин манер, сшибая коленки, пронесся на четвереньках под окнами, запрыгнул на крыльцо и, распахнув пинком дверь, ворвался в сени. Заплутавшись в полумраке, ткнулся сперва в темный чулан и тут услыхал голос Ваньки:

– Ты где, док? Заходи, готово! Сориентировавшись, Новокрещенов бросился в другую сторону, рванул тяжелые плюшевые занавески при входе и оказался в просторной, по-восточному пустоватой комнате с коврами на стенах и полу. Оглядевшись, увидел прежде других Ваньку – живого и, кажется, невредимого. Потом Алика, привязанного к стулу веревкой, пересекавшей крест-накрест его жирную грудь. Физиономия соседа напоминала перезрелый, лопнувший помидор, истекающий томатным соком. Налетчики успели-таки изрядно потрудиться, выколачивая из Алика заработанные неправедным путем денежки.

Шумное семейство уже ожило, заквохтало, но приблизиться к эпицентру разыгравшегося здесь секунду назад сражения не решалось, кучковалось в углу на возвышении, вроде нар, заменяющим им кровать.

Двое здоровенных парней скрючились на полу и походили выпуклыми шарами мышц на набитые арбузами матрасовки. Один, сложившись вдвое и прижав руки к животу, подвывал, уткнувшись лицом в грубый коверный ворс, другой, лежа на спине, спал будто, часто дыша и с хлюпаньем выпуская из носа кровавые пузыри.

– Круто у тебя, док, получилось! – восторженно похвалил Ванька. – Так дребалызнул в окно, что даже я ждал, и то вздрогнул. Прямо отвлекающая свето-шумовая граната бабахнула. А эти, – он пренебрежительно кивнул на лежащих парней, – аж подпрыгнули. И рыла в твою сторону своротили – чегой-то там? А я тут как тут! Приложил одного, и сразу – второго. Как в спортзале. Они, кажись, даже и не поняли, кто их выхлестнул. Вон об того быка аж руку отшиб. Здоровый, гад, а я с этой пьянкой чуток форму подрастерял…

Ванька потряс правой рукой, пошевелил пальцами, дунул на кулак и, высунув язык, старательно облизал сбитые до крови костяшки.

– Во, блин, кожу ссадил. А раньше кулаки – как копыта были. По шесть кирпичей в ряд колол – и хоть бы хны!

– Аи, Жора-джан! – щуря заплывшие кровоподтеками глаза, подал голос Алик. – Твой друг меня выручаль, бакшиш за мной – мамой клянусь! – Он силился растянуть разбитые губы, кивал и, судя по всему, был непробиваемо счастлив.

Новокрещенов указал на поверженных бандитов:

– Ас этими что теперь делать?

– А чо?! – пожал плечами Ванька. – Щас очухаются, ноги в руки, и тикать… Ты лучше глянь сюда, какой я трофей добыл!

Он протянул Новокрещенову револьвер – вороненый, с длинным, как у героев фильмов-вестернов, стволом, неожиданно тяжелый и удобный в руке.

– Это, док, тебе. Револьвер образца 1895 года. Тульский оружейный завод. А мне вот. – Ванька показал острую финку и, пряча ее в объемистый карман камуфляжных штанов, пояснил: – Буду картошку чистить. Сталь хорошая, острый ножик, как бритва.

– Аи, солдат, меня забыл, – загундосил Алик. – Отпускай, пажалста!

– Точно! – спохватился Ванька и, достав трофейный нож, ловко рассек в двух местах веревку. – Гуляй, душман!

– Русский солдат – добрый солдат! – провозгласил Алик, стряхивая с себя путы. – Брат! Русский – вах! Больна хароший, добрый!

Новокрещенов не сдержался, напомнил мстительно.

– Ты ж мне другое говорил недавно. Дескать, русский – не русский – какая разница?

– Аи, не нада «дескать». Дурак я был, слюшай! Не буду дескать, дарагой! Русский – харашо! Без русский всем плёхо! – извивался подобострастно Алик.

– То-то же! – снисходительно хлопнул его по плечу Ванька и предложил: – Давай, док, бери вон того, а я энтого. Хватит им тут валяться. Здесь, мать их так, не санбат!

Новокрещенов нагнулся, взял того, что булькал кроваво носом, попытался поднять. Тот, очухавшись, сел, очумело закрутил головой. В ту же минуту к нему подскочил один из Аликовых пацанов, и, взвизгнув, ударил босой пяткой в висок. Бандит выкатил удивленно глаза и опять повалился на бок.

– Зарежу, билать! – бесновался мальчишка.

Новокрещенов оттащил его за шиворот от поверженного. Мальчишка сверкал по-волчьи глазами, скалился на бесчувственного бандита и отошел лишь тогда, когда на него гыркнул на родном языке отец.

Оставив Алика на попечение причитавших жалобно домочадцев, Новокрещенов и Ванька выволокли налетчиков из дома.

Один из них, грудастый, как бройлерный петух, держась за челюсть, прошамкал, косясь на Новокрещенова:

– Это ты меня жвежданул, гад?

Ванька поднес к его носу мосластый, в рыжих зернах конопушек кулак.

– Видал? Я им на спор бугая-трехлетку с копыт сшибал. А если тебе врежу – башка отлетит…

Второй громила еле ковылял в раскорячку, держась обеими руками за низ живота.

– Болит? – добродушно потрепал его по плечу Ванька. – Ты, со стороны если посмотреть, такой парень представительный… Потому тебе и досталось больше – ногой в пах да кулаком в живот. Я думал, у тебя мышцы, пресс брюшной – не пробьешь. А как вмазал в твое пузо – так рука в потроха по локоть ушла. Тренироваться надо, пацан, а не пивом под горло кажный день наливаться…

«Пацан», даже полусогнутый, скалой возвышался над Ванькой, шипел от боли и сдавленно матерился. Зато первый, принимая Новокрещенова за старшего, опять прошепелявил, держась за распухшую, судя по всему, сломанную челюсть.

– Вы, мать вашу, кто такие? Под кем ходите? Чего в наши ражборки впряглишь?

– Ты сперва скажи, сам-то – чей? – строго спросил Новокрещенов.

– Не яшно, што ли? Щукинские мы, чьи же ишо? А вы?

– Мы – сами по себе, – солидно представился Новокрещенов.