Не вижу зла

– Ты обвиняешь меня в том, что я пытаюсь хитростью обойти решение судьи о введении «правила кляпа»?

Именно этим Джек сейчас и занимался, и десять лет назад Джек Суайтек прополз бы по телефонной линии и плюнул бы прокурору в лицо. Но опыт научил его не быть столь прямолинейным.

– Позвольте мне сказать вам следующее. Я очень удивлен тем, что средства массовой информации оказались посвящены во все подробности этой истории еще до того, как мы сегодня успели выйти из зала суда. В конце концов, мое ходатайство было зарегистрировано и скреплено печатью. Единственные люди, которые хоть что-то знали о кубинском солдате, – это я, София, судья и сотрудники вашей прокуратуры.

– И еще сотрудники секретариата, разумеется. Ты ведь знаешь, какую небрежность и беспечность могут проявлять эти государственные служащие.

– Еще бы, – с сарказмом заметил Джек. – Я просто уверен в том, что утечка произошла по вине секретариата.

– Или, может, проговорился сам Кастро. Ты не думал об этом, Джек? В конце концов, ведь ты – его пешка.

– «Пешка Кастро». Интересное выражение. Вы взяли его из вечерних новостей или сами написали сценарий выпуска?

– Мой ужин стынет. Приятно было поболтать с тобой, Джек.

– Взаимно. Я рад, что мы выяснили этот вопрос. Теперь я по крайней мере знаю, с чем столкнулся.

Они обменялись невыразительными и неискренними пожеланиями спокойной ночи, и Джек повесил трубку.

Abuelaпо-прежнему сидела на диване у телевизора, поглощенная созерцанием программы новостей. Репортаж о Пинтадо наконец-то закончился, и ведущего теленовостей сменил метеоролог, одетый как манекенщик какого-то дома моделей. Джек выключил телевизор. Abuelaвсе еще не сводила глаз с потемневшего экрана, как будто не могла поверить тому, что только что увидела.

– С тобой все в порядке? – спросил ее Джек.

Ее губы едва заметно шевельнулись.

– Как бы мне хотелось, чтобы сеньор Пинтадо сказал что-нибудь в твою защиту.

– В моюзащиту? Я – не обвиняемый.

– Просто… мои друзья. Что я им скажу?

– Нет Кастро, нет проблемы?

– Ты думаешь, это шутка? Люди начнут спрашивать меня. Что я им отвечу?

– Скажи им, что твой внук делает свою работу. И что все у него идет нормально.

Она выпрямилась, как если бы собиралась с силами, чтобы задать следующий вопрос.

– Ты ведешь переговоры с кубинским правительством?

– Abuela,это конфиденциальная информация. Она должна остаться между мной и моей клиенткой.

– Для меня это означает «да».

– Это не означает «да». Я просто не могу говорить с тобой об этом.

– Нет ничего такого, о чем бы ты не мог поговорить со своей Abuela.

– Поверь мне, есть некоторые вещи… – Он умолк. Abuelaсмотрела на него одним из своих знаменитых выразительных взглядов, и Джеку внезапно пришла в голову интересная мысль. – Ты утверждаешь, что нет ничего такого, о чем мы с тобой не могли бы поговорить?

– Nada,нет, – твердо ответила она.

– Отлично. Я хочу поговорить о Бехукале.

– Причем тут Бехукаль?

– Я ездил туда. Когда мы с Софией были на Кубе.

Она помертвела.

– Почему ты ничего не сказал мне?

– Потому что… – Его грызло чувство вины. Он чувствовал себя так, словно собирался обрушить все зло мира на ее голову. – Потому что я встречался с младшей сестрой Селии Мендес.

Abuelaпобледнела. Голосом, натянутым как струна, она проговорила:

– Вы мило с ней побеседовали?

– Даже очень.

– О чем же вы говорили?

– О моей матери.

– Зачем тебе это было нужно? – Она перешла на испанский, и Джек ответил ей на том же языке.

– Потому что я хочу знать о ней все.

– Джек, тебе необязательно было ездить к семейству Мендесов, чтобы поговорить о своей матери. Я могу рассказать тебе все, что тебе нужно узнать о ней.

Глаза их встретились, и внезапно Джек почувствовал, что тонет в море самых противоречивых эмоций. Он был сердит на нее, за то что она не рассказала ему всего. И, тем не менее, он не мог не испытывать жалости к этой замечательной женщине, которая оказалась такой гордой, такой ревностной католичкой, глубоко впитавшей в себя мораль своего поколения, что должна была солгать собственному внуку, чтобы тот не подумал, будто его мать была падшей женщиной. Он подался вперед и постарался, чтобы голос его прозвучал как можно мягче.

– Abuela, ялюблю тебя. Я никогда не сделаю тебе больно. Но я хочу знать правду.

– Какую правду?

Он изо всех сил напрягал свой далекий от совершенства испанский, поскольку хотел сформулировать вопрос как можно деликатнее. Наконец он подобрал нужные слова, взглянул ей в глаза и спросил:

– У меня есть сводные брат или сестра на Кубе?

У Abuelaперехватило дыхание. Она глубоко вздохнула, грудь у нее поднялась, и на мгновение Джеку показалось, что ему придется набирать номер 9-1-1.

– Кто это тебе сказал?

– Фелиция Мендес. Младшая сестра Селии.

– А почему ты вообще расспрашивал ее об этом?

– Я не спрашивал, я…

– Для чего ты занялся этим, зачем ты раскапываешь ту старую историю? – произнесла она резким дрожащим. голосом. – Твоя бедная мать, да упокоит Господь ее душу, что она подумает? Зачем нужно сыну очернять ее память?

– Я чту ее память. Я просто пытаюсь понять, кем она была на самом деле.

По щекам Abuelaручьем потекли слезы, и морщинки, образовавшиеся от старости и тревог, направляли поток ее печали.

– Я хочу, чтобы ты прекратил это, – проговорила она.

– Прекратил что?

Она вскочила на ноги, размахивая руками. Потом ударила себя кулаком в грудь и воскликнула голосом, который обжег его:

– Я хочу, чтобы ты прекратил разбивать сердце своей бабушки!

Джек хотел сказать что-нибудь, но не мог найти нужные слова. Он с болью смотрел, как она, плача, выскочила из комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась – Abuelaвбежала в свою спальню.

Он обвел взглядом комнату, задержался на столе и наконец уставился на старую фотографию Abuelaи своей матери. Они обнимались, широко улыбаясь, а на заднем плане виднелись раскрашенные в яркие цвета пляжные зонтики на фоне бирюзового прилива. Люди на фотографии искрились счастьем и радостью. Тишина в комнате становилась все более гнетущей, и Джек почувствовал боль в груди, похожую на сожаление, и печаль длиной в целую жизнь. В голове его безостановочно вертелась одна и та же мысль.