Не введи во искушение
Шрифт:
— Деручий. Эвон как начадили. Ты в Новочеркасск не собираешься поехать?
— Да надо бы. Говорят, германец уголёк донецкий грузит.
— Уголёк не знаю, а вот зерно наше в вагоны засыпают. Хлеб из него в Германии пекут. Хлебушек-то наш дюже пахучий, а они там ерзац едят...
Разошлись с первыми петухами, когда небо уже рассвет тронул...
Оказавшись за границей Хопёрского округа, Донская армия приостановила своё наступление. Стремительное преследование отступавшего противника казаки прекратили и
Денисов не успевал пересаживаться с коня на автомобиль и снова с автомобиля на коня. По фронту метался, от совещаний устал. Командиры дивизий во всём с ним соглашались, спускали соответствующие приказы по полкам, но казаков в наступление силой нельзя было погнать. Казак — он человек, ему интерес надобен. Когда затронули большевики чувства собственников, стали отбирать зерно, пошли разговоры о переделе земли, казаки разом поднялись, весь Дон за оружие взялся, целые армии повстанческие собрались. А подошли к границам, и враз исчез у казаков интерес — стали за Хопром...
Из Вёшенской, из станичного правления на Хутор прискакал нарочный с известием членам Круга немедля прибыть в Новочеркасск...
Лето на осень перевалило, ночами стало холодать. Старики из сундуков кожушки достали.
— Духом нафталинным прёт, — поморщился Сергей Минаевич, застёгиваясь.
— За дорогу выветрится, — ответил Захар Миронович.
Намостили сена в телегу и отправились.
Днём солнце пригревало, кожушки снимали, к вечеру опять надевали. Кровь стариковская не дюже-то согревает.
Ехали Захар Миронович с Сергеем Минаевичем, переговаривались. Всё больше молодые годы на ум приходили.
К ужину коней выпрягут, на морды их торбы с зерном оденут. Сами бутылку первача из сумки извлекут, затычку кочерыжную вынут, по глотку сделают, и сразу жизнь повеселеет. Закусят салом с луком, яйцами вкрутую. А там, глядишь, на песню потянет, голоса, правда, не те, что в молодые годы, с хрипотцой.
Песни поют, какие ещё с давних лет знали:
— Конь боевой с походным вьюком... — начнёт один, второй подхватит...
И по донской степи далеко слышно, как старые казаки поют.
У Семикаракорской через Северный Донец переправились, в Кривенской умылись с дороги, в порядок себя привели, чтобы бравыми казаками в Новочеркасск заявиться.
— Ты, кум, — попросил Захар Миронович, — коней определи, а я тем часом к Ваньке наведаюсь, может, чего прознаю. Да и мать сала увязала, пирогов напекла...
Охрана Захара Мироновича признала:
— Не иначе к сыну. Нет его, урядник заутреню в соборе слушает.
Захар Миронович Ваньку в храме отыскал, обнял:
— Это хорошо, что от Бога не отворачиваешься. Мать вот узелок навязала, сказала, отыщи Ивана непременно... А мы с соседом снова заседать на Круге призваны. — Захар Миронович при этих словах даже крякнул с удовольствием. — Послушаем, что ещё атаман гутарить будет.
По брусчатке Новочеркасска бегали вездесущие мальчишки-газетчики, призывно орали:
— Газета «Донской край»! Газета «Донской край»! Хоть умирай, хоть оживай!
— Приказ генерала Краснова отслужить панихиду по
убиенному императору!.. Казнь семьи Николая Второго! Глумление большевиков!— Читайте «Донской край», восстановление монархии в России!
Либеральная оппозиция рвалась в драку.
— Убрать редактора «Донского края» Родионова! Прочь монархиста от редакторского кресла! Долой покрывающего его Краснова!
На Круг либералы завалились толпой, шумели, топали, кричали во всю глотку: «К прошлому нет возврата!», «Мы против монархии!», «Краснов, ваши помощники — ваши враги, уберите их!»
Круг заходился в восторге, аплодировал. Богаевский усмехался, говорил председателю Круга Харламову:
— Кажется, дни нашего атамана сочтены.
Краснов неподвижно сидел за столом президиума, сцепив пальцы рук. И только чуть заметно билась, пульсировала жилка на виске.
Сергей Минаевич склонился к Захару Мироновичу:
— Не пойму, кум, чем он им не угодил?
— А чёрт их знает. Богаевский вроде доволен. А сам правительство возглавляет. Уж об позиционерах этих и говорить не след. Им доверь власть, они её враз проговорят. Словоблуды и пакостники. Навроде тех котов, какие верхушки сметаны слизывают и не краснеют, когда их ругают, только уши прижимают.
— Неужто доведётся нового атамана Донского избирать?
— К тому дело клонится.
— Нонче бы главкомверха сюда, Денисова.
— На фронте он.
— Поглядим, что завтра атаман скажет.
— А энти мухоморы по комнатам общежитий шляться будут, за своих агитировать против Краснова.
— Послушаем, а выбирать станем своим умом. Чай, мы не бычки, чтоб нас на верёвке водили...
Утром Захар Миронович проснулся с тяжёлой головой, умывался долго. Вошедшему Сергею Минаевичу пожаловался:
— Вею ночь такое снилось! Вроде я на хуторе, а не узнать. Курень свой, а на базу поросята бегают, визжат, ажник навроде щенят, поскуливают. Бабка моя в корыто им корм засыпает, а поросята вдруг в позиционеров обратились и ко мне: «Выбирай, Захар Миронович, в атаманы Богаевского!»
— А я, кум, как возвернулись с Круга, полбутылки в себя и так спал — ничего не видал. Насилу утром пробудился.
— Я вчера Ваньку своего повидал, он говорил: «Вы там, батя, с Сергеем Минаевичем долго не размышляйте, Дону атаман Краснов нужон...»
Заседание Круга началось с гимна. Играл атаманский оркестр, и делегаты нестройно, но во весь голос подпевали: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон...»
Когда спели, уселись, Захар Миронович промолвил:
— Славно, аж слезу вышибает...
Затем принесли из Донского музея войсковой пернач, знак атаманской власти. Краснов взял его, приподнял и в тишине заговорил:
— Я принял пернач в годину трудную, когда не стало войскового атамана Алексея Максимовича Каледина, а Дон разрывала смута. Тогда многие не стали слушать атамана Каледина, его предупреждений, что придут Совдепы и коммунисты на хлеб ваш, на землю вашу позарятся... Изведали, взялись за оружие. Поднялся Дон... Меня в атаманы выбрали, хоть я и видел: нелёгкий хомут надеваю. Всем миром Дон восстанавливали. Жизнь получшела, сами видите. Но вам сегодня будто шоры на глаза надели: принялись расшатывать власть, подрывать веру людей в неё...