Не жалею, не зову, не плачу...

– круть! – свернешь сверху дужку, часы падают в твою ладонь, а цепочка хозяину

остается, пусть спасибо скажет, если она простая. А если золотая, пишешь мойкой

петлю и тогда уже с цепочкой тянешь. От анаши Бес окосел в прямом смысле, глаза его

разъезжались в стороны, как жуки на воде, и он вдруг заговорил со мной как гадатель-

прорицатель: «Вот выйдешь, Женя, на свободу, ро-оман про нас накатаешь. Девушки

будут читать, письма тебе присылать. Полный зал народу будет тебя встречать, хло-

опать тебе будут и в глазах у них слё-ёзы. А книгу твою будут давать на одну ночь, с

возвратом. Как лампу». Ему виделась такая чудная картина, он будто мою мечту

транслировал, хотя я совсем на него не похож. Откуда ему знать про эти залы,

аплодисменты, восторги, а, главное, как лампу на ночь, это же прекрасно! «Будешь

вспоминать, Женя, как мы тут в Соре под мусорами ходили, сидели на бугорке, кайф

ловили и песни пели. И меня вспомнишь, Саню Беса. – После этих слов прогремели

совсем неподалёку два салюта, будто подтверждая его историческую правоту, и от

вахты побежали надзиратели в сторону Шизо. – Петарды хлопают, – пояснил Саня. –

Фули нам пули, когда нас дробь не берёт».

…И всё, что он говорил, сбудется. Ты выйдешь на волю и напишешь книгу, потом

и вторую, и пятую, и десятую. И вот эту напишешь – главную. А потом настанет день,

когда тебя уже не посмеет тронуть ни милиция, ни конвой, ни трибунал и ни Папа-

Римский – ты станешь сенатором на своей родине, лицом неприкосновенным. И

поедешь в Европу, мальчик Ваня, крестьянский сын, ныне сын Гулага, з/к Щеголихин;

и в Париже, в Люксембургском дворце, в Сенате Франции ты будешь заседать в зале

Виктора Гюго, за его столом, слушать приветствия на французском и русском, а сбоку,

в нише будет стоять тяжелое кресло с золотым вензелем на малиновом бархате –

кресло Наполеона…

А пока ты ничего не знаешь о такой сказке, считаешь дни за колючей проволокой

на руднике в Хакасии, и рядом с тобой особые кореша, отборные, о них написал

Сергей Есенин: «Затерялась Русь в Мордве и Чуди, нипочём ей страх. И идут по той

дороге люди, люди в кандалах. Все они убийцы или воры, как судил им рок. Полюбил я

грустные их взоры с впадинами щёк…» Сидеть тебе еще 6 лет и 3 месяца – терпи

дальше. Ибо в Писании сказано: землю унаследует кроткий…

Уже в холода, после ноябрьских, пришел к нам завпарикмахерской, старый вор

Илюша Монте-Карло, лысый, в очках, профессор по виду или замминистра

здравоохранения, а по делам строитель коммунизма: Беломорканал, БАМ, Днепрогэс,

Магнитка, и вот Сорский молибденовый. Илюша поинтересовался, хорошо ли нас

обслуживает парикмахер, если не нравится, тут же пришлем другого. А дальше Илюша

сказал, сегодня к нам приведут вора в законе Волгу, он ослеп, примите его как

положено. Освободите место в палате. Солидный человек Монте-Карло, а пришел

хлопотать. Что там за Волга? Пульников шёл с ним одним этапом и слышал легенду –

непревзойденный картежник и крупнейший авторитет в воровском мире. Идет

пижоном, руки в брюки, а за ним четыре шестерки тащат матрас, набитый отборным

шмотьём – дубленки, душегрейки, костюмы и рубашки, сапоги и туфли, всё это Волга

выиграл за пару дней на пересылке. Очень даже интересно, что за мастер такой, что за

талант. Хожу по больнице, дело делаю, поглядываю на вход и вижу – входят двое,

молодой человек, ростом повыше среднего, в дорогой «москвичке», в шапке, в

хромовых сапогах и с белой повязкой на глазах. Шестерка что-то сказал санитару, и тут

же на пустом месте выросла табуретка. Молодой человек сел, закинул ногу на ногу,

едва заметным движением губ что-то скомандовал, и шестерка понесся искать

дежурного врача. Вечером я пошел измерять температуру, раздавать лекарства. В

хирургической палате собрались блатные, и Волга весело что-то рассказывал. Я

подошел, поздоровался. Волга сразу вскинулся: «Кто такой?» Спросил высокомерно и

строго. Как это я посмел вмешаться в его рассказ. Он уловил, на мое приветствие все

ответили, значит, я не сбоку-припёку. Он быстрым движением схватил меня за нос,

потом сразу мац-мац – по плечу хлопнул, за лацкан дёрнул, во что я одет. «Самара,

ты?» – «Это наш доктор Евгений Павлович», – сказал Батумец. «Извини-ите», –

протянул Волга искренне и совсем не по-блатному. Тоном своим он купил меня сразу,

никто так не извинялся передо мной, даже из самых воспитанных.

С того дня в больнице стало заметно больше порядка, курили теперь только в

коридоре, в палатах без ора, без базара, по утрам открывали форточки, будто по

меньшей мере пожаловал в стационар санитарный генерал из Красноярска.

13

Чего мне ждать дальше? Послал письма трем известным писателям, депутатам

Верховного совета – Константину Федину, Николаю Тихонову и Федору Панфёрову.

Честно все описал. Может быть, хоть один да поможет. Зима наступила, зачёты пошли

день за полтора после того, как я начал сам оперировать. Разрешили мне выход с

Пульниковым на волю, в поселковую больницу, и раз, и другой. В декабре случился тот

эпизод с Сашей-конвоиром и с пистолетом, потом подряд пошла невезуха, вплоть до

выхода хирурга на волю. Я поплатился больше других – сняли зачёты, восстановили

полгода срока. Я убавил, они добавили…

На что мне дальше надеяться? Послал прошение о помиловании. И каждый день,

помимо больничных дел, личная задача: как укрепить терпение? Как забыть обиды?

Как очерстветь, как успеть закрыть глаза на жестокость? Как не отравить себя