Небо на двоих

– Не цепляйся к ней, - рычит Гроу.

На себя бы так рычал, когда был режиссером. Правда, когда он был режиссером, у нас все было в разы сложнее... и проще.

Семикратный чемпион хочет что-то возразить, но потом все-таки меняет тон.

– Танни. Какую историю ты хочешь рассказать своим танцем?

Если говорить правду, это история «отвалите от меня», но я понимаю, что такой ответ не пойдет. Во-первых, на меня смотрит Джамира и остальные, а во-вторых... во-вторых я понимаю, что мне нужно сделать этот танец. Этот танец - начало всему, отправной момент, с которого началась история Теарин и Витхара. Если я не станцую так, что это зацепит зрителя, никто не поверит, что такой супер-весь-из-себя-крутой Даармархский мог на нее запасть.

– Ну... это танец огня.

– Огня?
– интересуется семикратный чемпион, а Гроу смотрит на меня.

– Да, огня. Вроде как в нем Теарин сгорает с того самого дня, как погибли ее родители, - мне кажется, я несу какую-то чушь, но лучше уж нести какую-то чушь, чем изображать скалу с глазами.

– Мы ненадолго, - Гроу кивает в сторону.

Это «мы ненадолго» снова оживляет съемочную площадку: в последние пару дней все с интересом следят не только за ходом съемок, но и за тем, что происходит в жизни Танни Ладэ. Хорошо, что они не знают всей правды. Точнее, все не знают всей правды - Бирек и Гелла отреагировали на удивление спокойно, из трейлера с воплями никто не выбежал. Мне показалось, их нереально оглушил именно сам факт того, что я решилась раскрыть свою тайну. Потому что после моего рассказа и глубокого очешуения разговор свернул вообще в другое русло, как если бы для них ничего не изменилось.

Будем надеяться, что так оно и есть.

– Танни, в чем дело?
– на этот раз мы не уходим куда-то, просто стоим в стороне, где нас никто не может слышать.

– М-м-м...

– Дело в том, о чем мы говорили?
– подсказывает Гроу.

Да, дело в этом, и наверное, мне бы стоило покачать головой, но я киваю. Прошли те времена, когда мне хотелось с ним цепляться, если честно, еще никогда я не чувствовала в себе такой выжигающей сердце тоски.

– И?..

– У меня готов ответ, - я все время забываю, что у Ильеррской нет карманов, поэтому ладони скользят по ткани.

Гроу молчит: кажется, он тоже понял и понял, почему у нас пошел рассинхрон. Он еще не в гриме, пока мы на репетициях, но когда будет грим, он станет невыносимо похож на отца. Пройдет еще немного времени

– и его жизнь зациклится на Ферверне и на политике, но если честно, это всего лишь одна из надуманных причин моего ответа. Истинная причина во мне, в том, что однажды я вспомню этот его поступок, и в том, что рано или поздно он станет причиной ссоры.

Я знаю себя, и знаю его, и не хочу этого.

Мой (ну, или наш) иртханенко достоин того, чтобы знать: его отец хотел защитить маму, и поэтому от нее отказался. Не хочу, чтобы он становился свидетелем ссор, припоминания Сибриллы и прочего. Хочу, чтобы нас разделила граница, разделила навсегда, и тогда я смогу сохранить в памяти ту короткую неделю, что мы были вместе, а не это его прощание по телефону.

– Я не хочу однажды утром проснуться и узнать, что у тебя созрел какой-то великий план, - говорю я, - в который ты посвятишь меня задним числом. Может быть... но скорее всего, не посвятишь, чтобы уберечь.

– Если я скажу, что этого не случится, ты не поверишь?
– он смотрит на меня.

Нет, но это тоже - всего лишь надуманная причина. Наверное, я впервые вижу Гроу таким - раскрытым и уязвимым, впервые вижу в его глазах что-то такое, чему не могу дать определение, и от чего рвется сердце. Но это - совершенно точно не причина все возвращать, скажу даже больше, это в первую очередь причина закончить все здесь и сейчас. Потому что пока я верю, что что-то можно вернуть, дальше я не продвинусь, а мне пришла пора двигаться дальше.

– Нет, - качаю головой.

Потом он меня возненавидит за свою слабость. За эти два дня, когда он делал все, чтобы меня вернуть, но ничего не вышло. Потом... если бы у нас было это «потом», но его не будет. Я останусь просто коротким ярким романом, одной из его девочек, и так будет лучше.

Для всех.

– Почему ты решаешь за меня, Танни?

– Не за тебя, - я качаю головой.
– Я решаю за себя, Джерман. Я не хочу продолжения.

Ну вот, я это сказала. Мир не разлетелся кусками, от него даже крошечный уголочек не отвалился. Просто была поставлена точка, за которой мы становимся чужими. Если так можно выразиться.

– Значит, все?
– говорит он, и в глазах его нет ни пламени, ни вертикального зрачка.

– Да, и если ты хочешь, можешь позвонить Леоне - на тему того, что тебя достало со мной возиться. Я не в обиде.

– Станцуй это, - говорит Гроу.

– Что?

– То, что ты мне сейчас сказала.
– Он кивает на застывшего высоткой чемпиона, а потом повышает голос: - Танцуем без репетиций!

– Какое без репетиций?
– тот немедленно идет к нам.
– Вы в огонь лезете, вам желательно снять танец с первого дубля. Максимум с двух!

– Снимем, - Гроу кивает, смотрит на часы.
– У нас есть время на перерыв. Потом грим, потом танцуем, как раз стемнеет. Если что, я рядом, Танни.

На первый взгляд кажется, что ничего не изменилось, но каждое слово режет как по живому. Мне хочется вдохнуть полной грудью, но я не могу, я чувствую, как трескаюсь я. Как я сама разлетаюсь вдребезги. Снова.

Мы болтаем с Ленардом и жуем сэндвичи. Потом меня отвлекает Джамира, чтобы обсудить настроение сцены, а когда я возвращаюсь, последний сэндвич с довольным видом жует Лимес Фарт. Следующие пять минут съемочная группа может наблюдать, как Ильеррская носится за Горрхатом по площадке и орет: «Я тебя убью!», - а он, злобно хохоча, удирает, бросая на ходу, что в большой семье пастью не щелкают.

В итоге Горрхата ловит Сарр, и мы вместе заваливаем его на землю: благо, его сцены на сегодня закончены, а Гайера поблизости нет. Он вскидывает руки и ноги и притворяется мертвым, все смеются. Я тоже смеюсь, мне это надо, чтобы не заплакать, а потом ищу взглядом Гроу. Я его ищу неосознанно, и он все время оказывается рядом, как обещал. Все время чем-то занят - то разговаривает с семикратным чемпионом, указывая на полигон, где нам предстоит танцевать, то со страховщиками, то с Джамирой.

Словом, у нас очень насыщенная жизнь, но отдельно друг от друга.

Наверное, к этому надо привыкать. Я думаю об этом, сидя в гримерной, пытаюсь сосредоточиться на словах Геллы, когда она говорит, куда и как поворачиваться, но в ушах звучат другие.

«Станцуй это».

Помимо Бирека и ассистенток к нам присоединяется команда по безопасности, меня чуть ли не насквозь пропитывают невозгораемым раствором. Мне хочется смеяться, потому что для меня эта мера безопасности совершенно излишняя - при желании я могу самовоспламениться изнутри. Смех приходится подавить, закусив губу и разглядывая собственные ногти, потому что по большому счету, если я начну сейчас смеяться, танец придется отложить до завтра.