Небо на троих
Шрифт:
Вытирая испачканные в шакальей крови руки о самих же шакалов, которые воспрепятствовать сему действу по понятным причинам никак могли, Арнэй пригляделся к шести растерзанным телам истинным зрением и нахмурился. Он чувствовал магию драгхов. Не высших, как он сам, нет. Виверн. Но это в любом случае было тревожным открытием. Если эту шелупонь натравили виверны, они не могли не увидеть, что науськивают свою ручную падаль на высшего. Хреново. В другой раз Арнэй сообщил бы в специальный отдел жандармерии сразу же, вот только этой ночью кровь в буквальном смысле отлила от головы и прилила… понятно куда.
Перед мысленным (да и не только мысленным) взором стояло
…Она выскочила из распахнутых дверей и застыла прямо на пороге. Остальные, спеша покинуть аудиторию, разделялись на два потока по сторонам от неё. Их лица сливались, были мутными, расплывчатыми.
Арнэй чувствовал на себе их взгляды, настороженные, ошарашенные, откровенно шокированные… Кажется, одна лиса даже споткнулась и растянулась прямо в коридоре. В другой ситуации Арнэя это даже позабавило бы, он всегда знал, что производит на женщин самое неизгладимое впечатление, но прежде они не падали к его ногам. В буквальном смысле.
Но сейчас… сейчас он едва ли заметил рыжую. Даже не поморщился от едкого запаха мускуса, которого не переносил.
Вниманием Арнэя Адингтона всецело владела она.
34.2
Дневной свет разрушил магию феникса. Развеял гипноз.
Её кожа больше не светилась, как ночью. И лицо не было таким отстранённым и безмятежным, как у древнего идола. Иссиня-чёрные волосы были заплетены в небрежную, словно наспех заплетённую косу, у форменного пиджака примят ворот…
В этой бледной испуганной девочке, застывшей в дверях с закушенной губой, не было ничего от той ночной красавицы со светящейся в темноте кожей, что терзалась от таинственной силы, переполняющей её, выгибающейся дугой, словно древко лука. С обжигающей, подобной жидкому пламени, кожей. Они с братом в четыре руки с трудом укладывали её в постель! Та — она — казалась непостижимой, даже мистической…
И в противовес всему — логике, здравому смыслу, даже чувству собственного достоинства Арнэй ощутил, что несмотря на эту разительную перемену, при одном лишь взгляде на стоящую в светлом проёме двери девочку сердце в его груди замерло, застыло, а затем кто-то невидимый со всей силы нанёс удар под дых, и одновременно с этим грудь пронзила резкая, острая боль.
Мир вокруг потемнел и поплыл, границы смазались, формы просочились одна в другую, превращая пространство вокруг в клубящийся хаос.
Чётким, неизменным оставалось лишь её лицо.
Бледное и серое какое-то.
Сердце, очнувшись, застрочило, как бешенное!
Арнэй вдруг понял, что эта бледная девочка в измятой форме для него дороже всех на свете, что важнее её, здесь и сейчас просто ничего и никого быть не может!
Шрявь болотная!
Какого шерда?!
Даур прав. Воздействие продолжается!
Магия местных дикарей бьёт драгхов в самые уязвимые места!
Ночью — вызывает похоть, днём — наносит удар по чувствам?!
Разит ведь в самое сердце, гадина!
Наверное, самым разумным было бы сейчас уйти, связаться с братом, признаться себе, наконец, что ему нужна помощь!
Это же… наваждение. Помешательство, в буквальном смысле! И хуже всего не то, что он не может этому противостоять… Он не хочет этому противостоять. Совершенно.
Шерд!!!
Она всё же сдвинулась с места. Пошла по направлению к нему. Каждая секунда по мере её приближения казалась
Арнэю вечностью.Опять она смотрит прямо и открыто. Прямо в глаза…
Подойдя, птаха застыла в замешательстве. Наверное, не знала, может ли первой начинать разговор. А быть может, ей просто нечего былосказать.
— Мистер Адингтон, надо полагать? — донеслось откуда-то сбоку, словно сквозь толщу горной породы.
Сделав над собой усилие, Арнэй покосился на худую, как жердь, человечку с жидкими волосами, убранными в высокий пучок и папкой, прижатой к иссохшей груди.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
Арнэй хотел уже вежливо послать дэзсу, дабы не совала свой разлюбезный нос не в своё шрявье дело, но потом увидел блеснувший у той на пальце с аккуратно подпиленным ногтем ключ.
Дальше всё произошло как-то само собой.
Если б Арнэя спросили в тот момент, какого шерда, он, ничуть не сомневаясь, ответил бы: это не я, оно само. И был бы прав!
Ключ каким-то непостижимым способом перекочевал с пальца дэзсы в его ладонь. Феникс не то выдохнул, не то всхлипнул.
Сердце снова кольнуло, прошивая насквозь. В ставших тесными штанах тут же отозвалась пульсирующая боль.
— Не мешать нам, — процедил Арнэй, не глядя на магичку, не сомневаясь, что она выполнит его приказ.
Птаха вытаращила на него глаза и даже рот открыла. Как будто не поверила своим ушам. До того ли было Арнэю! Тем более, чем занять её рот, ему более, чем понятно. Втолкнув феникса в опустевшую аудиторию, драгх запер за собой дверь.
Глава 35
Арнэй
Арнэй Адингтон ожидал от рабыни чего угодно — слёз, просьб, чуть ли не того, что она попытается забиться под парту, чтобы распалить в нём охотничий инстинкт, а то и примется соблазнять его в открытую, как тогда, в холле корпуса межмировиков… Тогда она облизывала свои губы, и при этом такая… вся из себя… двигалась, шерд!.. а дальше… дальше всё, как в тумане! И когда драгх пришёл в себя, обнаружил, что держит в кулаке её волосы, а гибкое юное тело прижимает к себе так тесно, что даже ему дышать было трудно.
Известно же, что фениксы коварны!
Но до этого момента Арнэй Адингтон даже не подозревал, насколько…
Потому что того, что птаха, вместо того, чтобы соблазнять, вдруг набросилась на него чуть ли не с кулаками, взъерошенная, нахохленная, словно драчливый воробей, высший аристократ ну никак не ожидал!
— Ты в своём уме?! Что ты себе позволяешь? Мне ещё учиться здесь! — восклицала она, отчаянно жестикулируя и повергая в транс стремительным танцем своих смуглых, с розовыми ладонями, рук, полётом длинных, изящных пальцев… Захотелось завести их ей за голову и связать запястья. — У нас вообще-то пункт о неразглашении! — в голосе птахи звенела сталь и кипели злые слёзы. — Что теперь обо мне подумают?! Дэзса Рупель…
Она не договорила, осеклась, запнулась, когда он шагнул к ней и ожидаемо отступила. Маленькая, серьёзная… хрупкая и фигуристая одновременно…
И снова начала обличать его! Только на этот раз слух драгха жестоко над ним пошутил — вроде и слышал он по-прежнему, хорошо, грех жаловаться, и слова, в основном ругательства, опять же, почти все знакомые были, а вот общий смысл улетучивался… ускользал… не поймаешь.
Её пышная грудь тяжело вздымалась под примятым форменным пиджаком. И эта его примятость добавляла облику разгневанного феникса какую-то трогательную нежность…