Небо нас ненавидит
Шрифт:
Видимо, не обошлось без магии. И эта магия оказалась достаточно сильна, чтобы преодолеть печать защитных рун. Пастор смог бы с ней разобраться — но сейчас он лежал на земле, размякший, как сброшенный кокон от бабочки, и под ним поблёскивала свежепролитая кровь.
Ладислав сделал последний выпад, скорее инстинктивно уклонился от клинка — и вдруг споткнулся на ровном месте. И прежде, чем успел сообразить, что происходит, полетел на земле, инстинктивно разжимая ладони.
Верная рапира звенела по камням сбоку от него. Он не успел даже разглядеть, куда она покатилась.
Ладислав пытался сопротивляться. И даже рванулся прочь, — вдруг получится наткнуться не рапиру. Но ничего не вышло. Его тащили умелые руки — даже если эти умения и были получены на деревенской мельнице.
Они втолкнули его лицом в мощёную мостовую. Потом он почувствовал, что ему связывают руки. Верёвка была добротная, Ладислав чувствовал это даже запястьями.
Тут уже ничего не сделаешь. Ему оставалось только смотреть и предполагать.
Он успел разглядеть, что третий куда-то пропал. Не иначе, пошёл распорядиться насчёт перевозки.
Его подняли с земли, поставили на ноги. Ладислав не пытался им мешать. В этом не было смысла. Единственное, чего он добьётся — тычков под рёбра или освежающего избиения.
Он слышал цокот копыт — или это билось его сердце? Нет, он не ошибся. Копыта действительно цокали. Где-то рядом был всадник, и он приближался.
Неужели и правда в мешке повезут?
Тот, что пришёл вторым, стоял напротив. Ладислав даже разглядел его маску. Помятая и покоробившаяся от пота, она продолжала держаться.
Было заметно, как тяжело дышит человек в маске, и что он опирается на рапиру, словно на трость… Похоже. бой вымотал и его. Ладислав мог гордиться собой. Но юному барону от этого было не легче.
А цоканье копыт слышалось всё ближе.
Что за шум? Похоже, что-то рухнуло с большой высоты. Хорошо так рухнуло, летело не меньше трёх этажей. Ладислав приподнялся на цыпочки и прислушался. Второй тоже слушал — так внимательно, что даже не смотрел на пленника.
Они не успели сообразить, что случилось, когда белая кобыла ворвалась в проулок. Она была огромна, как флагманский корабль. И даже хвост развевался белоснежным боевым знаменем.
На кобыле восседала здоровенная девица в лёгких доспехах с яростным, и от этого особенно прекрасным лицом. Её чуть кудрявые белые волосы были похожи на бурлящую морскую пену.
Ладислав сразу узнал Гервёр. Это была она — и никто, кроме неё. А за её спиной, словно эхо, слышались удары других копыт других всадников.
Человек в маске тоже сообразил, что это враг. И даже попытался снова взяться за рапиру и принять в стойку.
Но он не спел. Гервёр не пришлось даже обнажать свой клинок. Один взмах плётки — и бедолага полетел под копыта, теряя на лету маску.
Тот, что был сзади, бросился бежать. Видимо, он верно оценил обстановку.
Ладислав, лишившись опоры, рухнул на землю и так и остался, перевязанный верёвкой, словно колбаса.
Он задумался, что случилось с третьим из нападавших и снайпером.
И решил, что ничего хорошего.Гервёр осадила кобылу и посмотрела снизу вверх.
— Я собиралась попросить у вас позволения нанести визит в ваш прославленный замок, — заявила девушка, — И если позволите, сопровождать вас в путешествии, когда вы отправитесь в вашу вотчину. Я полагаю, моё общество вас не обременит и развлечёт в каком-то роде.
Была заметно, что светская учтивость даётся ей тяжело.
Ладислав помотал головой, чтобы стряхнуть с лица песок и, как мог, улыбнулся.
— А я полагал, — он помнил, что разговаривает с высокородной девицей, — что вы пришли поговорить насчёт замужества.
— Я думаю, — усмехнулась Гервёр, — вопрос о замужестве решится сам собой. Сие произойдёт, как только вы сможете узнать меня получше.
Глава 12. Тюрьмы
21. Бастард Квендульф
Круглая комната с серыми стенами. Удивительно просторная для тюрьмы. Потолок низкий, стены голые, окон нет.
Квендульфу казалось, что он угодил внутрь барабана.
Единственный источник света — лампы на столе у дознавателя. Одна, большая и жёлтая, светила почти по-домашнему. А вторая была незнакомой конструкции. Маленькая, размером с табакерку, и хитрым зеркальцем внутри. Зеркальце было отполировано и сверкало, как ртуть, и огонёк внутри горел такой яркой белой точкой, что было больно глазам.
Похоже, вторая лампа была волшебной. Квендульф невольно щурился и почему-то чувствовал, что напротив этой лампы врать не получится.
А вот дознаватель выглядел обычно. Пятидесятилетний, широкополечий, с огромной, бугристой и совершенно лысой головой и выпяченными, словно от брезгливости, губами, он напоминал провинциального монаха-служителя Новых Богов. В бумаги он смотрел больше, чем на задержанного.
— Кто назвал тебя Квендульфом? — наконец, спросил он.
— Не знаю. Быть может, отец.
— Ты сказал, что не знал отца. В документы ты записан бастардом.
— Я не знаю, как это было. Мне кажется, отцу нет до меня дела. Если это сделал не отец, то — может быть, мама?.. Это обычное имя для наших мест.
Квендульф уже привык, что в большинстве вопросов следователя нет никакого смысла.
— Почему ты присоединился к мятежу? — этот вопрос был задат всё тем же равнодушным тоном.
— Я хотел быть с друзьями.
— Почему вы выбрали себе таких друзей?
— Мы стали друзьями ещё до мятежа.
— Почему вы не сообщили о мятеже вашему сюзерену.
— У меня нет сюзерена.
— А ваш отец?..
— Я сказал уже про отца.
— Даже если отец отверг человека, он может поступить на службу к кому-то другому.
— У моей матери было содержание, — ответил Квендульф, — Я никогда не служил.
Следователь перевернул страницу.
Квендульф не понимал, какой смысл в этом допросе. Они его и так знают. Он виновен. О чём ещё говорить?
— На службе у вас был бы шанс найти новых друзей. Не бунтовщиков. Не бездельников.