Небо стоит верности
Шрифт:
– Хорошо бы!
– восклицаю я и разворачиваю самолет на посадку.
Все ближе наплывают огни старта, в луче прожектора уже можно отчетливо рассмотреть каждую травинку поля - и вдруг желтые светляки выкатываются откуда-то сзади и втыкаются в землю перед носом нашего самолета.
– Справа в хвосте «мессер»!
– кричит Николай.
Бросаю самолет из стороны в сторону. По направлению стрельбы Николая догадываюсь, что истребитель заходит для повторной атаки. Круто разворачиваюсь к ближнему лесу, где сосредоточены наши зенитки. Их дружные залпы и очереди пулемета Николая заставляют «мессер» уйти.
Рано
Мы базируемся в небольшой деревушке Вельзикиндорф, в шестидесяти километрах от Берлина. Красная черепица крыш, пышная кипень цветущих садов, маленькая кирха со старым органом. Дом сельского пастора, увитый плющом и диким виноградом, видимо, последняя наша стоянка на дорогах войны.
Лишь изредка вылетаем на бомбардировку Берлина и его западных предместий, но и когда нет вылетов, все экипажи в состоянии боевой готовности.
А весна действует вне зависимости от военной обстановки. Уже жара. В распахнутое окошко доносится протяжное мычание коров. Едва ощутимое дуновение ветра приносит аромат каких-то незнакомых цветов, сонно бормочут под крышей сарая голуби, навевая дрему, и сами собой закрываются глаза. Но спать нельзя: полк каждую ночь находится в боевой готовности.
Наверно, я уснул, и опять приснилась война с ревом моторов и грохотом выстрелов.
Просыпаюсь и слышу врывающиеся в открытое окно звуки близкого боя: пистолетные выстрелы, трескотню автоматов… Яркие вспышки ракет освещают двор.
Хватаю ремень с пистолетом, пристегиваю его прямо поверх голого живота, всовываю ноги в сапоги и через окошко выпрыгиваю во двор. Между кустами сирени пробираюсь на улицу, навстречу стрельбе, и вдруг слышу:
– Ура! Капитуляция! Конец войне! Все мы, кто в чем есть, собираемся в нашей комнате. Рассаживаемся на кроватях и подоконниках и пьем неизвестно [50] каким путем добытое вино - кислый мозель. Никому, конечно, не хочется спать, мы говорим, перебивая друг друга, и каждый из нас вспоминает что-то такое, что находится уже там, позади, в военном времени. Яша Ляшенко берет гитару, и под его пальцами рокочут струны, а Иван Шамаев ломающимся баритоном затягивает песню. Прежде я ее не слыхал. Может, это экспромт, а может, сочинил он ее давно и берег для сегодняшнего дня.
Вспомним за чаркою ночи морозные,
Вспомним седые снега,
Вспомним и то, как По-2 наши грозные
Били повсюду врага.
Мощным салютом Москва озаряется,
Значит, войне дан отбой.
Выпьем на радостях, как полагается.,
Друг мой крылатый, с тобой!…
На перроне вокзала в Эрфурте людно. Сегодня уезжают домой многие однополчане. Мы крепко обнимаемся, обещаем не забывать друг друга, обещаем писать. И никто еще не предполагает, что наша встреча состоится только через двадцать лет…
Глава 8. Опять первый вылет
В узких коридорах двухэтажного здания, где размещается «МАГОН УПА ГУСМП при СМ СССР»{13}, людно: одни перекуривают в перерывах между делами, другие обмениваются новостями или соображениями по поводу предстоящих полетов, третьи просто «травят».
Меня и Дмитрия Филимоновича Островенко, а попросту Митю, добродушного, отзывчивого, чрезвычайно мягкого и общительного бортмеханика нашего экипажа, привели сюда хозяйственные
заботы, связанные с оснащением самолета для ледовой разведки. Пока в бухгалтерии выписывают накладные [51] на всякого рода снаряжение, мы с Митей томимся в коридоре и прислушиваемся к чужим разговорам:– Не видел Черевичного?
– В Арктике…
– Задков вчера притопал с ЗФИ{14}. Медвежат привез для зоопарка.
– Титлов! Эй, Титлов!
– Не кричи: час назад на Диксон подался.
– Вот досада! Письмо ему с Врангеля.
– Как поживает Чукотка?
– Все там - на краю географии. Вот пуржит только.
– Пурга и нас вчера над Таймыром зажала.
– А мы вот в Архангельск не пробились: туман! Пришлось до Ленинграда тянуть…
Я впитываю обрывки фраз, как музыку.
– Кто на ледовую?! Накладные готовы!
Митя толкает меня в плечо:
– Пошли. Нас.
– Постой, Филимоныч, - придерживает Островенко высокий и сутуловатый летчик.
– Ты на Диксоне будешь?
– Возможно.
– Захвати, браток, письмо Титлову.
– С письмом, Петрович, вот к нему, - указывает Митя на меня.
– Он у нас теперь помощник.
Высокий летчик сует мне в руки письмо и, придерживая за рукав, объясняет:
– Будешь в Архангельске, передай привет дяде Саше. Скажи, Вадим Падалко кланяется, а посылочку завтра соберу…
– А кто такой дядя Саша?
– растерянно спрашиваю я.
– Инженер Ковалев. Он первым подойдет к самолету. Рыжий такой…
– Парень, захвати еще письмишко! Вальке Аристову…
– Ивану Семеновичу пакет прихвати, в бухгалтерии лежит…
– Демьянову посылку от жены передай!…
– Письмо Пронину!…
– Бухтиярову! Дубовой! Рутману!…
Я ошарашен обилием просьб и множеством незнакомых имен. Это, вероятно, замечает Островенко. Он заслоняет меня собой. [52]
– Тю, скаженные!
– кричит он.
– Заклевали парня. Всю почту волоките на самолет. Под штурманский стол. В полете разберемся, что, куда и кому.
– Потом оборачивается ко мне: - Пошли!
Я поспешно шагаю за ним и буквально сталкиваюсь с человеком, спешащим навстречу. Он останавливается, окидывает меня пристальным взглядом и первым произносит:
– Извините.
Мое лицо заливает краска:
– Пожалуйста, простите… Я случайно…
– Пустяки. А вы у нас новенький? Как вас зовут?
Я называю себя.
– Рад познакомиться. Чухновский.
– Крепкое пожатие руки, Чухновский приподнимает шляпу: - До свидания!
Я остолбенело смотрю ему вслед.
– Ну, чего встал?
– смеется Митя.
– Огородные чучела здесь не требуются. Идем!
– Филимоныч, а это правда… Чухновский?
Митя хохочет так, что на нас оглядываются.
– Ну, перестань, Филимоныч. Что я такого сказал?
Островенко обрывает смех, его глаза становятся серьезными.
– А ты не удивляйся, - говорит он.
– Историю делают живые люди. Такие, как Борис Чухновский. Как мы с тобой.
– Скажешь!
– хмыкаю в ответ.
Островенко смотрит на меня и снова улыбается.
На аэродроме Захарково{15}, где, вздымая клубы пыли, рулят самолеты, пахнет бензином, отработанным маслом и еще чем-то непонятным и волнующим. Такие тревожные запахи присущи большим аэродромам, вокзалам и морским портам.