Небо стоит верности

–  Минут десять.

Со скоростью двести пятьдесят километров в час на нас надвигается берег, невидимый за плотной завесой тумана, и взгляды всех членов экипажа устремлены вперед. Только я не смею оторвать глаз от приборов.

В тумане невольно хочется взять штурвал на себя и уйти вверх, туда, где светит солнце, где есть видимость и нет этих опасных скалистых берегов. Но нет, нельзя… Если не подойти к берегу и не отыскать нужный для привязки маршрута ориентир, пойдет насмарку весь многочасовой труд. Поэтому и всматривается Метлицкий до боли в глазах в белое молоко тумана, поэтому и следит неотрывно за берегом Островенко. От внутреннего напряжения у него даже выступили на лбу капельки пота.

Время расчетного выхода к берегу истекает, остаются считанные секунды. Теперь устремлены вперед не только взгляды Метлицкого и Островенко. Надо мной склонилась голова штурмана, привстал со своего сиденья радист и тоже протиснулся к нам в кабину, через головы экипажа смотрят вперед оба гидролога: где берег? И вдруг скорее угадывается, чем просматривается сначала темное пятно, потом расплывчатый контур скалистого берега.

–  Земля!

Метлицкий крутит штурвал вправо, и самолет, задрав левое крыло, проносится над скалами, которые впились своими черными зубами в белый припай льда. В какой-то миг Штепенко успевает заметить пирамиду морского знака.

–  Вышли точно!
– говорит он Метлицкому.
– Отверни вправо еще на сорок градусов. Так! Теперь мы будем идти вдоль берега.

Метлицкий снимает руки со штурвала, достает носовой платок и вытирает мокрый лоб.

–  Отлично!
– восклицает Островенко.
– Здорово подошли, Варфоломеич! [61]

Метлицкий улыбается и весело подмигивает мне:

–  Вот так, парень! Это и есть ледовая…

Еще серия коротких галсов в море - и на привязку к берегу. Карта гидрологов заполняется условными значками и цветными пятнами, рассказывающими о характере виденных льдов. Но мне они кажутся одинаковыми - и пак, и годовалый, и серо-белый, и нилас{16}. Я еще не умею различать их.

* * *

Как в калейдоскопе мелькают дни. Короткий отдых, осмотр самолета, заправка - и опять в воздух, в море и долгие галсы над льдами.

Я втянулся в напряженный ритм работы. И все чаще Метлицкий оставляет меня в пилотской кабине одного. Доверие командира ободряет меня, переполняет необыкновенной гордостью. Значит, летать мне на ледовую разведку в незнакомых морях!

Когда хорошая видимость и не требуется больших усилий на пилотирование самолета, я зачарованными глазами провожаю бегущие внизу льды и… мечтаю. То мне представляется, что я - и только я!
– вдруг увижу во-он в той голубоватой дали ушедший в неизвестность «Геркулес» или «Святую Анну»{17}. Вдруг именно я открою тайну этих кораблей? А почему бы и нет! Ведь могли же советские ученые почти через триста лет найти остатки зимовки Баренца!{18} То воображение [62] рисует остров, которого еще нет ни на одной карте мира. Остров, открытый мной! И конечно, он будет назван именем первооткрывателя: остров Константина!

Но что- то не попадаются неизвестные острова…

Мечты, мечты… Где они - «Геркулес» и «Святая Анна»? Где остров, которому суждено носить мое имя?…

* * *

Весна. По ночам еще морозно, временами беснуются метели, но снег, что сыплется из низких облаков, уже не сухой и колючий, как зимой, а влажный и мягкий. Когда же он под лучами солнца тает, над бурыми тундровыми холмами висит дрожащее марево испарений - верный признак близкого тумана.

Я уже привык к туманам в море, как к чему-то неизбежному. И они не представляются стихийным бедствием, таящим в себе непременную опасность. Ведь при полете над морем исключена встреча с препятствием, разве только во время привязок к берегу. Или «повезет» - и ты наскочишь на одинокий айсберг, впаянный в лед где-то далеко в море…

Туман. Сегодня он скрыл все побережье, а мы возвращаемся с последнего маршрута разведки, и у нас не так уж много горючего. Наверно, поэтому беспокойство на лице командира.

–  Сергей Александрович, - подзывает он радиста.
– Запроси Диксон.

–  Диксон слушает, Николай Варфоломеевич.

–  Диксон! Я - триста двадцатый. Пригласите дежурного синоптика к микрофону.

–  Синоптик Пронин. Слушаю вас.

–  Обрисуйте нам погоду в вашем районе, - просит Метлицкий.

–  Наша погода обуславливается антициклоном, центр которого расположен над Красноярском. Туман объясняется вторжением теплых воздушных масс на холодную подстилающую поверхность…

–  Нам от этого не легче, - комментирует Метлицкий, обернувшись ко мне.

–  Площадь распространения тумана по всему побережью Карского моря и восточной части Баренцева. Предположительно продержится сутки, возможно, двое. Прием.

–  Я - триста двадцатый. Что можете посоветовать? Посадка у вас возможна? Прием. [63]

–  Я - Диксон. Видимость у нас сейчас около пятидесяти метров. Рекомендую идти в Игарку. Там погода хорошая. Прием.

–  Сергей Александрович!
– окликает Метлицкий радиста.
– Связь с Игаркой есть?

–  Есть. И погода там хорошая, но аэродром затоплен… Паводок.

–  Та-ак, - тянет Метлицкий и продолжает размышлять вслух: - Может, в Красноярск потянем?…

–  Мало горючего, командир, - замечает Митя.

–  Знаю. Запроси наш базовый.

–  На проводе! Что передать?

–  Пусть синоптик сообщит погоду.

Мы вслушиваемся в тревожный писк морзянки. Намесников медленно переводит вслух:

–  На базе тоже туман… Возможны просветы… Рекомендуем следовать к нам… Что отвечать?

–  Отвечай: следуем к ним!

Берем курс на базовый аэродром.

Над полуостровом Ямал туман разрывается, и в просветы проглядывает желто-бурая тундра. Маленькие безымянные ручьи на ней превратились в полноводные реки, с гладкой поверхности которых, испуганные гулом наших моторов, снимаются утки. Олени на холме замерли, наблюдая диковинную птицу, и тут же, не выдержав страшного гула, бросаются вниз по склону. А над туманом нам навстречу тянутся гусиные косяки. Вид ожившей тундры, и особенно гусиные косяки, почему-то укрепляет уверенность в благополучном исходе нашего полета.

Над базой густой туман. Уйти куда-нибудь в район хорошей погоды уже нет возможности: горючее на исходе. Митя - в который раз!
– проверяет в фюзеляже бочки, он еще надеется, что обнаружит клад в виде двухсот литров бензина…

–  Триста двадцатый, триста двадцатый! Над морем видимость улучшилась! Метров пятьсот - семьсот! Заходите на посадку с моря!

–  Добро, заходим!

Выходим на приводную радиостанцию, затем удаляемся в море. Пилотирую по приборам. Метлицкий держит руки на штурвале, но в мои действия пока не вмешивается.