Небо за нас

Парламентеры союзников неоднократно требовали прекратить это варварство, на что я всегда отвечал полным сочувствием, обещал принять самые строгие меры, после чего приказывал послать отличившимся пластунам очередной знак отличия военного ордена, чтобы они сами выбрали между собой достойного.

После тяжелых боев в лесу батальоны черноморцев получили небольшой отдых, во время которого я снова обратил внимание на совершенно бедственное состояние их одежды. Положение усугублялось тем, что согласно нашим законом казаки должны были сами обеспечивать себя формой и оружием. И если передачу им трофейных штуцеров еще можно было провести приказом по армии, то вот на обмундирование статьи расхода не предусматривалось.

— Как хотите, господа, а это не дело, — решил я.

После чего распорядился выдать им с армейских складов все необходимое для пошива униформы, да вдобавок построить [1] им силами армейских и флотских сапожников потребное количество обуви. Все это, разумеется, за мой счет, поскольку сами казаки были беднее любой церковной мыши.

Надо сказать, что черноморцы оценили мою заботу, хотя и продолжали ходить в бой, как оборванцы, приберегая полученную от щедрот великого князя амуницию для торжественных случаев. Что, впрочем, вполне понятно. Постоянные рейды, секреты, засады, налеты могли привести в негодность любую одежду. К тому же подкрадываться к противнику в перенятых у кавказских горцев легких ноговицах гораздо удобнее, чем в армейских сапогах.

А случаев таких с каждым днем, а точнее ночью становилось все больше. Чем ближе к нашим позициям приближались вражеские параллели, тем чаще туда наведывались наши пластуны и охотники. Стоило наступить темноте, как к вражескому лагерю устремлялись целые партии черноморцев. И несмотря на то, что среди тех же французов было немало ветеранов Алжирской компании, недурно знавших, что такое «малая война», каждый рейд заканчивался либо вырезанным караулом, либо захваченным офицером, либо заклепанными пушками. А иной раз и всем этим безобразием вместе.

Впрочем, набеги на неприятеля случались не только на суше. Несмотря на то, что вражеский дозорные корабли пристально следили за выходом из бухты, у наших моряков время от времени получалось оставить их с носом.

Особенно изобретательным в этом смысле оказался Бутаков, который ранним утром пятого октября пользуясь густым туманом, вывел свой «Владимир» в море, по специально для такого случая оставленному проходу. Держась как можно ближе к берегу, он обогнул мыс и оказался в Карантинной бухте, откуда открывался просто роскошный вид на спешно возводимые французами позиции.

Как ни странно, занятые своим делом враги не сразу сообразили, что подошедший к берегу корабль принадлежит к российскому флоту и даже когда их стали накрывать залпы, продолжали считать его своим, открывшим огонь просто по ошибке. Однако продолжавшие падать посреди строительной площадки тяжелые бомбы вскоре избавили их от этого заблуждения.

Положение спас оказавшийся рядом колесный фрегат «Гомер». Заметив русский корабль, его капитан немедленно бросился наперехват, пытаясь преградить ему выход из бухты. Однако, как только появился неприятель, «Владимир» развернулся и двинулся восвояси. Противник немедленно бросился за ним и пользуясь превосходством в ходе стал нагонять.

Однако французский капитан даже не подозревал, что его заманивают под удар береговых батарей, ведь до белевшего каменной кладкой Александровского равелина было еще далеко. Зато Бутаков был прекрасно осведомлён об усилении приморского фронта и специально шел малым ходом, провоцируя тем самым своего противника на активные действия.

Между тем, командовавший наскоро устроенной на мысу трехорудийной батареи поручик Богатырев, азартно всматривался в разыгравшуюся на его глазах трагедию. С одной стороны, у молодого офицера был приказ не обнаруживать себя раньше времени, с другой коварный враг преследовал русский корабль, и не прийти тому на помощь было с его точки зрения, по меньшей мере, бесчестным.

— Ваше благородие! — взмолились обслуживающие пушки матросы. — Ведь догонят супостаты нашего! Ей-ей догонят!

— Семь бед — один ответ! — решился поручик и отдал приказ. — Заряжай.

Подчиненные тут же бросились к пушкам, и вскоре батарея была готова к стрельбе. Лично проверив прицел, Богатырев перекрестился и, зажав уши ладонями, махнул рукой. Орудия оглушительно рявкнули и в сторону вражеского корабля полетели 24-фунтовые гостинцы. Первый поднял всплеск прямо перед бушпритом, Второй лег с небольшим недолетом, зато третий ударил прямо в кожух гребного колеса, на минуту заклинив его.

Получивший столь неприятное повреждение «Гомер» стал по инерции разворачиваться, а только что еле телепавшийся «Владимир» неожиданно развернулся и прибавил ход, решительно идя на сближение с противником. Обрадовавшиеся первому успеху наши артиллеристы усилили огонь, добившись еще нескольких попаданий, не принесших, впрочем, особого вреда.

Тем не менее, француз был готов отступить, но теперь уже ему преграждал путь русский корабль и между противниками завязалась ожесточенная перестрелка. С одной стороны, на «Владимире» было всего 11 пушек, против 16 на вражеском корабле [2]. С другой, на нем после недавнего перевооружения помимо двух 24-фунтовых карронад имелось семь 68-фунтовых и два 10-дюймовых орудия английского производства.

«Гомер» же располагал только 30-фунтовыми пушками и 160-мм гаубицами Пексана. К тому же, по французу продолжала вести огонь береговая артиллерия, поставив его, таким образом, в два огня.

Поначалу, количество попаданий и с той и другой стороны было одинаковым, однако более тяжелые русские бомбы причиняли куда более тяжелые повреждения. Так что вскоре вражеский огонь ослабел, а окутавшие фрегат клубы пара убедительно свидетельствовали о повреждении его котлов.

Казалось еще немного, и капитаном корабля противника встанет тяжелый выбор — спустить флаг, пытаясь спасти жизни своих людей, или же благородно пойти ко дну прихватив с собой экипаж. Однако на сей раз переменчивая Фортуна оказалась на его стороне, послав на помощь сразу три британских колесных парохода и винтовой корвет «Катон». Заметив, что к месту боя приближаются столь превосходящие силы, Бутаков не стал более испытывать судьбу и, дав самый полный ход, поспешил укрыться в Севастопольский бухте.

Как и следовало ожидать, встречали его как героя. Мачты всех боевых кораблей эскадры были расцвечены флагами, на палубах кричали ура и кидали вверх шапки матросы, офицеры отдавали честь. Судовые оркестры играли «Боже царя храни» и «Коль славен наш Господь в Сионе».

Не ответить союзники на такую смелую вылазку никак не могли. Да и погоня за «Владимиром» подвела колесные «Сидон», «Циклоп», «Террибл» и винтовой «Катон» прямиком на траверз Александровского бастиона. Стараясь держаться от наших укреплений на почтительном расстоянии, они открыли редкий огонь, желая наглядно показать, кто здесь главный, а заодно разведать точное расположение наших батарей.

А вот тут неприятеля ожидал сюрприз. Дело в том, что инженеры, проектировавшие укрепления Севастополя больше всего опасались прорыва вражеской эскадры внутрь бухты. Поэтому на внешних батареях стояли в основном орудия среднего калибра. Зато на внутренних для так называемого кинжального огня имелись настоящие монстры — 3-пудовые единороги.

Замысел обороны состоял в следующем. Предполагалось, что противник попытается пройти в бухту по створной линии маяков. Но если на расстоянии в 1300 саженей (около 2500 м) по нему смогут стрелять всего четыре самых дальнобойных бомбических орудия Александровского равелина и 10-й батареи, то на 900 саженях к ним присоединятся более мелкие орудия, а также Константиновский равелин и батареи 8-го бастиона. Всего 81 ствол.