Нечто из Рютте

– И кем же мы куплены? – искренне удивился магистр Кранц.

– А вон им! – Бывший управляющий указал на коннетабля. – Им! Он уже и управляющего из вашей шайки назначил!

– Смиритесь, Соллон, вы пойманы и разоблачены. Ваш сеньор вам не доверяет, а мужики вас ненавидят. Вы вор, господин Соллон, и ваш сеньор сейчас вынесет вам приговор.

– Нет-нет! – снова заорал бывший управляющий. – Я требую настоящего суда, а не этого балагана!

– Что вы себе позволяете?! – вдруг крикнул барон и вскочил. – Мой суд вы считаете балаганом?! Вы мерзавец и вор!

– Я требую суда ландфогта! Пусть меня судит ландфогт!

– Это не обязательно, – спокойно заметил нотариус Деркшнайдер. – Согласно эдикту принца Карла, курфюрста славной земли Ребенрее, да продлит Господь его дни, добрый барон фон Рютте рукой своей давал хлеб вам, а значит, был вам сеньором, то есть и судить он вас может сам, не отдавая вас под суд доброго графа и ландфогта местного, Леопольда вон Шлоссера.

Сказано это было негромко и спокойно, но это тихое спокойствие убило Соллона, он устало опустился на лавку и, сгорбившись, уставился в пол под ноги. Он проиграл.

– Итак, господин барон, – продолжал магистр Кранц, – принимаете ли вы нашу работу и будете ли вы выносить вердикт по поводу своих людишек, что обворовывали вас? Если да, то ваше решение мы оформим юридически как решение судебное. Прямо сейчас.

Волков встал и зашел с правой стороны от кресла барона, стоял за его спиной, ждал.

– Ну? – спросил барон у него тихо. – Что с ним делать?

Волков произнес только одно слово:

– Виселица.

– Помилосердствуйте, я с ним за одним столом столько лет просидел.

– Вы сидели за одним столом с крысой. В одной из рот, в которой я служил, такую же крысу, которая обворовывала своих друзей, резали на куски, причем резали так, чтобы не сдох сразу.

– Может, обойдемся кнутом и клеймом?

– Ну, ежели желаете, чтобы следующий управляющий вас обворовывал точно так же, можете быть милосердным.

– И все-таки…

– Не забывайте: он еще хотел отравить меня, а отравил мальчишку.

– Я понял, понял. – Барон встал нехотя, глянул на Волкова, который неотрывно смотрел на него, и произнес: – Соллон, вы сидели за моим столом, и брали на руки моего сына, и называли меня другом, а сами воровали у меня.

Он замолчал, обернулся на солдата, надеясь, что тот смягчится, но солдат тихо прошептал:

– Виселица.

Барон повернулся к Соллону и произнес:

– Я приговариваю вас к повешению.

– Что?! – заорал Соллон. – Да как вы смеете?! Я для вас делал все что мог! Я делал для вас все!

А мужики в проходе одобрительно загалдели, а вот аудиторы были удивлены приговору.

– Вы уверены, барон? – спросил магистр, уставившись на барона.

– Барон уверен, – твердо сказал солдат, склоняясь к магистру и заглядывая ему в лицо. – Абсолютно уверен.

– Ты просто хочешь меня убить! – заорал Соллон. – Чертов наемник! Просто убить.

Волков предполагал, что до этого дойдет, и он был к этому готов. Он подал знак, и в зал, расталкивая мужиков и баб, что толпились возле входа, двое стражников ввели, а вернее, втащили калеку Стефана. Кривобокий сын ведьмы почти не мог идти.

Стражники бросили его на холодный каменный пол перед сапогами Соллона.

– Господин барон, господа аудиторы и вы, добрые люди Рютте, я, ваш коннетабль, заявляю, что бывший управляющий Соллон пытался меня отравить. Отравить при помощи яда, что сделала ведьма, и при помощи ее сына, который принес отравленную еду в замок. Но как вы все знаете, отравился не я, а поваренок с кухни, который выпил вино, предназначавшееся мне. Господин нотариус Деркшнайдер, скажите, что грозит отравителю в доброй земле Ребенрее?

Нотариус Деркшнайдер, знаток законов, встал и четко произнес:

– Коли отравителем является жена – то сожжение, а коли отравителем является муж – то на усмотрение судьи: закапывание в землю живым или четвертование.

– Ну, так что вы выбираете, Соллон? Петлю, могилу или топор?

Соллон ничего не ответил, он сидел и смотрел на Волкова с ужасом.

– Ясно, – сказал Волков. – Господин барон, как ваш коннетабль я прошу приговорить к повешению соучастника отравления, сапожника Стефана, сына ведьмы.

Барон буркнул без всякого желания, лишь бы быстрее закончить все это:

– Приговариваю.

– Стефан, – продолжал Волков. – Твой сеньор был милостив к тебе, и тебя всего-навсего повесят за твои преступления.

Люди у прохода одобрительно загудели, они полностью поддерживали коннетабля.

А со старостой из Малой Рютте решили быстро: так как он раскаялся и отдал часть денег, по его согласию его обратили в крепостного, хотя все дети его остались свободными. Староста, насмотревшись приговоров о повешении, был несказанно рад, что остался жив. Пообнимавшись с семьей, тут же ушел.

– Добрые жители Рютте, – громогласно объявил Волков, – вор и убийца Соллон и сапожник Стефан будут повешены на площади после обедни.

Мужики снова одобрительно гудели, и даже славили коннетабля, и выходили из зала, а стражники уводили приговоренных. Барон, довольный, что все закончилось, встал и сказал:

– Я рад, господа аудиторы, что вы приехали и навели порядок у меня в доме.

Все господа аудиторы встали и поклонились народу, а магистр Кранц произнес:

– Мы рады, господин барон, помочь вам, но это не только наша заслуга. Мы просто приехали и посчитали, а порядок в вашем доме наводит ваш славный коннетабль.

– Да-да, – закивал барон, – тут вы правы, тут вы правы.

– О вашем добром коннетабле молва идет по всей округе, – добавил Деркшнайдер.

– Да, вы все не лыком шиты, – сказал барон, – поэтому я приглашаю вас и коннетабля на прощальный обед.

– Мы польщены, господин барон, – улыбнулся магистр.

Так и начался добрый обед, перешедший в ужин.

К вечеру, когда вино и веселье лилось рекой, а Волков был уже не совсем трезв, к нему подошел старый слуга барона Ёган и сказал на ухо:

– Господин коннетабль, вас там девица дожидается.

– Девица? – спросил солдат. – Девица – это кстати.

Он извинился и вылез из-за стола, несмотря на протесты барона и аудиторов. Пришлось пообещать вернуться.

Во дворе замка его ждала Брунхильда.

– Деньги вы-то мне не отдали, – не здороваясь, с раздражением начала она.

– Деньги? Какие еще деньги?

Волков улыбнулся, попытался ее обнять и схватить за грудь.

– Да не придуривайтесь, я ушла утром, а деньги не взяла. Десять крейцеров гоните! – Она не давала себя ни обнять, ни хватать. Ловкая.