Неизбежная могила

За входными дверями охранники обыскивали сумки. Страйка направили к очереди для заранее купивших билеты, а не к ряду симпатичных молодых девушек из ВГЦ, продающих билеты менее организованным людям. Он не преминул широко улыбнуться девушке, проверявшей его билет. У нее были коротко подстриженные торчащие в разные стороны черные волосы, и кажется, ему не показалось, что внезапно ее глаза округлились от удивления.

Пройдя дальше, Страйк услышал звуки незнакомой ему рок-песни, которые становились все громче по мере приближения к Большому залу.

…еще один диссидент,

Забери свои доказательства…⁹⁴

Поскольку ему нужно было только одно место, Страйку удалось купить билет во второй ряд быстро заполняющегося зала. Протиснувшись с извинениями мимо вереницы молодых людей в спортивных костюмах, он наконец добрался до своего места и сел между молодой блондинкой в синем спортивном костюме и пожилой женщиной, стоически жующей ириску.

Через несколько секунд после того, как он сел, девушка справа от него, которой, по его предположению, было не больше двадцати, обратилась к нему с акцентом, выдававшим в ней американку:

— Привет, я Санчия.

— Корморан Страйк.

— Первый раз на службе?

— Да, все так.

— Ого. Ты выбрал очень удачный день. Вот увидишь.

— Звучит многообещающе, — сказал Страйк.

— Почему ты заинтересовался ВГЦ, Корморан?

— Я частный детектив, — ответил Страйк. — Меня наняли для расследования деятельности церкви, особенно в связи с сексуальным насилием и подозрительными смертями.

Он как будто плюнул ей в лицо. Открыв рот, она несколько секунд смотрела на него не моргая, а затем быстро отвела взгляд.

Из колонок по-прежнему громко звучала рок-песня:

…иногда тяжело дышать, О боже.

На дне моря, да, да…

В центре зала, под высоким изогнутым белым потолком из железа и стекла, находилась блестящая черная пятиугольная сцена. Над ней располагались пять огромных экранов, которые, несомненно, позволят даже с самых дальних кресел увидеть Джонатана Уэйса крупным планом. Еще выше располагались пять ярко-синих баннеров с логотипом ВГЦ в форме сердца.

Немного пошептавшись со своими спутниками, Санчия встала со своего места.

Волнение в зале нарастало по мере его заполнения. По оценкам Страйка, здесь собралось не менее пяти тысяч человек. Зазвучала другая песня — «It’s The End of the World as We Know It» группы «R.E.M.». Когда до официального начала службы оставалось пять минут, и почти все места были заняты, свет начали постепенно приглушать, раздались преждевременные аплодисменты и несколько восторженных криков. Они возобновились, когда ожили экраны над пятиугольной сценой, и все присутствующие в зале смогли увидеть короткую процессию людей в накидках, идущих в свете прожекторов по проходу к передним креслам на противоположной стороне зала. Страйк узнал Джайлза Хармона, который вел себя с достоинством и серьезностью, подобающими человеку, собирающемуся получить почетную степень; Ноли Сеймур, чья накидка слегка поблескивала от умеренного количества блесток и выглядела так, словно была сшита на заказ специально для нее; высокого и красивого доктора Энди Чжоу со шрамом; девушку с блестящими волосами и идеальными зубами, которую Страйк узнал по фотографии на сайте церкви как Бекку Пёрбрайт, и еще несколько человек, среди которых были пучеглазый член парламента, чье имя Страйк и не знал бы, если бы Робин не сообщила его в письме с фермы Чапмена, и мультимиллионер-упаковщик, который махал рукой ликующей толпе в манере, которую Страйк отнес бы к разряду нелепых. Это, как он знал, были Главы церкви, и он сфотографировал их на телефон, отметив отсутствие Мазу Уэйс, а также тучного Тайо с крысиным лицом, которому он разбил голову кусачками у забора на ферме Чапмена.

Сразу за доктором Чжоу, попав в свет прожектора, когда доктор Чжоу занимал свое место, на экране показалась блондинка средних лет, волосы которой были завязаны сзади бархатным бантом. В то же мгновение, когда Страйк попытался получше разглядеть эту женщину, на экране появилась черная заставка с просьбой отключить все мобильные устройства. Пока Страйк выполнял эту просьбу, его соседка-американка вернулась обратно, заняла свое место и наклонилась в другую сторону от него, чтобы прошептать что-то одному из своих спутников.

Свет еще больше приглушили, усиливая нетерпение публики. Теперь все начали ритмично хлопать. В зале скандировали «Папа Джей!», и наконец, когда зазвучали первые такты песни «Heroes», в зале стало темно, и с криками, отражающимися от высокого металлического потолка, пять тысяч человек (за исключением Корморана Страйка) вскочили на ноги, свистя и аплодируя.

Джонатан Уэйс, уже стоящий на сцене, появился в свете прожектора. Уэйс, чье лицо теперь показывали на всех экранах, махал рукой, поворачиваясь к каждому уголку огромного зала, время от времени останавливаясь, чтобы вытереть глаза; он качал головой, прижимая руку к сердцу; кланялся снова и снова, сжимая руки в стиле «намасте». Ничего показного: смирение и самоуничижение выглядели совершенно искренне, и Страйк, единственный, насколько он мог судить, не аплодирующий человек в зале, был поражен актерскими способностями этого человека. Красивый и подтянутый, с густыми темными, слегка поседевшими волосами и крепкой челюстью, и если бы на нем был смокинг, а не длинная накидка темно-синего цвета, он бы вполне естественно выглядел на любой красной дорожке мира.

Аплодисменты продолжались пять минут и стихли только после того, как Уэйс сделал успокаивающий, призывающий к тишине жест руками. Но даже после того, как наступила практически полная тишина, раздался женский возглас:

«Я люблю тебя, Папа Джей!»

— И я люблю тебя! — сказал улыбающийся Уэйс, и в этот момент раздался новый взрыв криков и аплодисментов.

Наконец, зрители заняли свои места, и Уэйс, надев микрофонную гарнитуру, начал медленно обходить пятиугольную сцену по часовой стрелке, вглядываясь в толпу.

— Спасибо... спасибо за такой теплый прием, — начал он. — Знаете... перед каждой суперслужбой я спрашиваю себя... достойный ли я проводник? Нет! — сказал он серьезно, потому что раздались новые возгласы обожания. — Я спрашиваю, потому что это нелегкое дело — выступать в качестве орудия Благословенного божества! Многие люди до меня провозглашали миру, что они проводники света и любви, возможно, даже верили в это, но ошибались... Как самонадеянно со стороны человека называть себя святым! Разве вы так не думаете? — Он огляделся вокруг, улыбаясь, когда на него посыпался град выкриков «нет».

«Ты святой!» — крикнул кто-то с верхних мест, и толпа засмеялась, как и Уэйс.

— Спасибо, друг мой! — поблагодарил он. — Но это вопрос, который встает перед каждым честным человеком, когда он поднимается на подобную сцену. Этот вопрос мне часто задают некоторые представители прессы, — раздались бурные возгласы неодобрения. — Нет! — сказал он, улыбаясь и качая головой, — не надо их освистывать! Они правы, что задают этот вопрос! Мир полон шарлатанов и мошенников — хотя некоторым из нас хотелось бы, чтобы пресса уделяла больше внимания нашим политикам и акулам капитализма, — раздались оглушительные аплодисменты, — совершенно справедливо спросить, по какому праву я стою перед вами, говоря, что я видел Божественную истину и что я не ищу ничего, кроме способа поделиться ею со всеми, кто восприимчив. Поэтому все, о чем я прошу вас сегодня вечером — тех, кто уже присоединился к Всемирной гуманитарной церкви, и тех, кто еще не присоединился, скептиков и атеистов — да, пожалуй, особенно их, — произнес он с легким смешком, которому услужливо вторила толпа, — это принять одно простое утверждение, если вы считаете себя в силах. Оно ни к чему вас не обязывает. Оно не требует ничего, кроме открытого разума. Как вы думаете, возможно ли, что я видел Бога, что я знаю Бога так же хорошо, как и своих ближайших друзей, и что у меня есть доказательство вечной жизни? Возможно ли это? Я прошу только одного — не верить, не принимать слепо на веру. Если вы считаете, что можете это произнести, то я прошу вас сказать мне сейчас следующее...

Экраны вновь окрасились в черный цвет, и на них белыми буквами были написаны три слова.

— Вместе! — сказал Джонатан Уэйс, и толпа проревела ему в ответ эти три слова:

«Я допускаю возможность!»

Корморан Страйк, сидевший со сложенными руками и выражением глубокой скуки на лице, не допустил никакой возможности.

111

<