Неизданные архивы статского советника

— Думаю, все неплохо идет. — не стесняясь подняла простынь, под мышку засунула что-то, оказавшееся градусником, прижала рукой и аккуратно укрыла сверху.

— Спасибо. — выдавил он, со стыдом понимая, что краснеет.

— Проголодались? — дождалась кивка. — Вам пока придется на легкой пище посидеть, бульончики там всякие девочки принесут. — Помялась, сама немного покраснела. — Михаил Борисович, тут такое дело… Насчет надобностей Ваших разных — зовите Демьяна.

Здоровяк, до сей поры успешно сливавшийся с интерьером, слегка поклонился. И чтобы позор был полным, добавила.

— А к ночи нужно кишечник промыть. Выбирайте — я или он. У меня опыта больше…

— Нет! — твердо заявил пациент.

— Да. — она тоже непреклонна.

— Это не женское дело.

— Отнюдь, женщины издревле ухаживали за ранеными.

Да хоть сто раз это будет так, но представить, что она станет его… Нет!

— Все лечение пойдет прахом, если запустить этот процесс. — она ходила кругами по комнате и от яркого платья уже рябило в глазах.

— Я не позволю Вам так надо мной издеваться. — и где же оно, хваленое тюхтяевское самообладание, о котором легенды ходят в Москве?

— А если я оденусь сестрой милосердия? — предложила хозяйка очередную бестолковую мысль. — Если Вам психологически легче станет, я могу…

— Хорошо, пусть Ваш лакей, или кто он там, приходит.

Через час Тюхтяев был донельзя унижен, зол и несчастен. Сорвал раздражение на своем экзекуторе, но тот только невозмутимо пожал плечами.

Демьян отличался той же непробиваемостью, что и горничная, да и случайные их встречи наводили на мысль о родстве. Но на вопросы отвечал только жестами. Графиня собрала у себя удивительный паноптикум прислуги — горбатый дворецкий, кухарка с больным младенцем, немой лакей и угрюмая горничная. Такого он ни в одном разорившемся доме не видел, уж не говоря о мало-мальски состоятельных.

* * *

Смущало Тюхтяева и отсутствие медика.

— Мне нужно поговорить с лечащим доктором. Его обязательно надо убедить не делиться моей историей с посторонними.

— Не доложит. — уверенно заявила графиня, лично меняя повязку.

— Вы не понимаете, есть инструкции, порядки. Я сам их составлял. — и столько сил потратил, чтобы эти правила соблюдались! Несколько отозванных лицензий сделали куда больше десятка указов и рескриптов.

— Доктор теперь вообще ни с кем говорить не будет. — она сочувственно посмотрела ему в глаза.

Не может быть. Нет. Это как же получилось-то?

— Вы его убили? — так, значит нужно кого-то найти, чтобы ее спасти от каторги.

— Нет, конечно, куда ж я без Вас бы труп спрятала? — рассмеялась она, вызвав минутное облегчение. Но тогда почему он не будет говорить? Это немой слуга у нее хирургией занимается что ли?

* * *

Утром второго дня Ксения Александровна без стука влетела в его комнату.

— Сегодня вставать будем, Михаил Борисович! — оповестила обреченно рассматривающего потолок советника. — А пока проведаем Ваш новый шрам.

— Можно мне зеркало? — попросил он, пока графиня раскладывала на столике бинты, вату, пузырьки свои.

— Посмотреть хотите? — понимающе уточнила она и громко крикнула. — Устя, мое зеркальце с тумбочки принеси сюда.

Мрачная девица послушно держала стекло, неодобрительно косясь на занятие хозяйки. Трудно было игнорировать тот факт, что при всей вежливости прислуга не очень рада гостю. А вот хозяйку обожают, поэтому терпят ее новый каприз. Иначе бы притравили, был уже прецедент в этом доме. И пусть отравителем был покойный муж кухарки, да и умысел имел только против жены и увечной дочери, сам размах впечатлил советника, когда он ознакомился с папочкой на графиню.

Ксения Александровна уверенно размотала бинт, сняла марлевую повязку и обнажила темно-зеленое пятно на боку статского советника. Такого цвета здоровая кожа не бывает, это не у каждого трупа случается. И только он было помертвел, как она пахнущими карболовым мылом руками потрогала края раны, убедилась, что пальцы сухие, достала один из флаконов и смочив ватную палочку изумрудной жидкостью, наложила новый слой краски.

Сама рана выглядела безобидной — тоненькая багровая полоска, ну да, с ладонь длиной, зато вся испещрена аккуратными стежками. Шансов разойтись ей не оставили.

— Мне так раньше не зашивали раны. — проговорил он после долгого молчания. — Новая методика какая-то?

— Вроде того. — Ксения Александровна старательно увлажняла разрыв кожи этой таинственной жидкостью.

В богатой событиями жизни статского советника ножевые ранения уже случались, как, впрочем, и разные другие, но ни разу процесс лечения не был столь странным, и, если уж честно, безболезненным.

— А это лекарство? Я его тоже еще не встречал.

Плечи графини чуть вздрогнули и слегка сжались.

— Зато действенное.

— И откуда же оно у Вас? — ох, что-то здесь нечисто.

— Вы же в курсе, я работала в аптеке. Там у меня была возможность немного экспериментировать. — она с грустью рассматривала рану, поэтому ответила не задумываясь.

— Экспериментировать? — недоуменно переспросил Тюхтяев.

— Ну да. — она подошла к окну и распахнула рамы. — Есть же всякие новые идеи у фармацевтов в мире, которые еще не апробированы в России. Жаль, без диплома мне не развернуться было… Но Вы не переживайте, все хорошо работает — я на себе проверяла.

На старости лет стал лабораторной крысой. Прекрасная вершина карьеры статского советника. И что-то свербит, помимо уязвленного самолюбия. Странно, что таинственный хирург так и не взглянул на состояние пациента. Или, напротив, каждый час проведывает, находя самый пустяковый повод зайти?

— И зашивали меня тоже Вы? — ну, милая моя, скажи, что это кто угодно другой, что он заболел, уехал срочно, умер, в конце концов.

— Согласитесь, лучше, чем та вышивка получилось? — подмигнула она и сбежала, услышав голоса на лестнице.

Сказать, что Тюхтяев удивился, нельзя — его словно пыльным мешком из-за угла приложили.

* * *

В паре дюжин шагов от его кровати трапезничали очередные горные инженеры и госпожа графиня. Регулярно негромкий разговор прерывался общим хохотом, звенели бокалы, мужчины наперебой что-то рассказывали, она гостеприимно поддакивала, задавала уточняющие вопросы и позволяла каждому визитеру полностью распустить хвост перед ней. Часа два длился этот прием, пока, наконец, она раскрасневшаяся, улыбающаяся не появилась на пороге.