Неизданный Федор Сологуб

31

Люблю мою родную землю, Люблю я жизнь, и потому Страданье всякое приемлю, Покорен всякому ярму. Страданье иногда полезно Для тела, как и для души, И, кто признал закон железный, Тому и розги хороши. Стыда и боли злая вьюга Ведет насилием к добру, И потому ее, как друга, Без отговорок я беру. Но все же мы упрямо спорим, Как с диким и жестоким злом, С напрасным, безнадежным горем, С ужасным, мстительным врагом. Перед Бедою, ведьмой черной, Что сторожит у всех дверей, Склоняться в страхе так позорно, Невыносимо для людей. Мы ведьму мерзкую прогоним Усилием ума и рук. Но не сглупим мы, и не тронем Семью стыда и кратких мук. 21 декабря 1886

32

Когда царицы скромно косы Плели, как жены пастухов, И почасту ходили босы По стогнам тихих городов. Ремнями тесными сандалий Не жали голые стопы, И не затягивали талий На удивление толпы, В те дни цветущая Эллада Рождала то, чем живы мы, В чем наша верная отрада От вековечной нашей тьмы. Воскреснет в сердце человека Давно погибшая мечта, И дети будущего века Поймут, что значит красота. 25 марта 1887

33

В окно моей темницы На склоне злого дня Ликующие птицы Наведали меня. Но мгла моей темницы Вспугнула скоро их. Ликующие птицы В просторах голубых. 8 мая 1887

34

Сплетают тени на песочке, — И в тенях много красоты, — Акаций узкие листочки И кленов крупные листы. А где смешались тени эти С тенями плотными кустов, Там на песке трепещут сети Из мелких золотых кружков. В саду, подальше, — там березки, Такие светлые стоят. От веток их порой полоски По телу моему скользят. Когда нарвут зеленых веток От белоствольных тех берез, Иной уж цвет тогда у сеток, На тело брошенных от лоз. Сперва они на белом поле Ложатся, узки и красны, А после, с возрастаньем боли, Смотря по степени вины, Они синеют, багровеют, На поле красном так близки, И вот уж капли крови рдеют, Сливаясь скоро в ручейки… Но всё ж березы, липы, клены, Акаций запыленных ряд, И даже галки и вороны И глаз, и ухо веселят. 14 июня 1887

35

Любопытные соседки У себя в саду стоят, И на окна той беседки, Где секут меня, глядят. Я заметил их местечко У ольхового ствола В час, как мама от крылечка Наказать меня вела, И один из мальчуганов, Что пришли меня стегать, Молвил: — Барышни, Степанов, Захотели много знать. Я крепился и старайся Не орать и не реветь, Только все же разорался, — Больно так, что не стерпеть. После порки в сад я вышел, Раскрасневшися, как мак, И насмешки их услышал: — Разрумянили вас как! — Эти яркие румяна Где, скажите, продают? — И хохочут мальчуганы, И Лежонов кажет прут. — Вам урок мальчишки дали? Вот какие смельчаки! — И, смеяся, убежали, — Все мои ученики. — Ну, и громко ж вы кричите, Ой-ой-ой да ай-ай-ай! Мы утешим вас, хотите? Приходите к нам пить чай. — Вас березовой лапшою Угостила ваша мать, Мы вас будем пастилою, Сладким чаем угощать. — Есть варенье из малины, И сироп такой густой, Все забудете кручины, Не стесняйтесь, что босой. Отказаться не умею, К перелазу я иду, От стыда и боли рдею, Очутившись в их саду. Самовар уже в столовой, И варенье тут как тут. — Поздравляем с баней новой! — Ну и часто вас секут! Три сестры за самоваром Наострили язычки. — Поздравляем с легким паром! — Молодцы ученики! Посмеялись, но немного, — Мы дружны уж с давних пор, — И сказала Вера строго: — Розги дома не в укор! Вы простите, мы без злости. Малость надо постыдить, А теперь пришли к нам в гости. Будем мирно говорить. 14 июля 1887

36

Осенью скучной Дождь однозвучный В окна стучит, Думы мрачит. Там на поляне В белом тумане Никнет трава. Еле жива. Лист увядает, С веток спадает. Голых ветвей Ропот слышней. Грустные взгляды, Нет вам отрады. Близь или даль, Всюду печаль. Все же не стану Злому туману Плачущий раб. Так ли я слаб? В трудной работе, В скучной заботе Я с золотой Дружен мечтой. 15 октября 1887

37 [29]

Душа и тело нам даны, А третье — дух; его не знаем. К нему стремленья направляем Из нашей темной глубины. Признали два лица за нами, — То скажут «вы», то скажут «ты». Разъединенные черты Не слиты этими словами. Когда мне мать или сестра «Ты» говорят, слышна здесь ласка; Но «ты» Сосулькино — указка Для тыканья; она остра. Все имена для нас игрушка, И как меня ты ни покличь, Иль уважительно на «ич», Или презрительно на «юшка», Ведь все не то! Я — Божий Дар, Но это имя слишком ярко, Я звался б Дашка или Дарка, А то так с «ичем» Божидар. О, если бы мы в духе жили! Какой бы славой заалел Наш удивительный удел, И как друг друга мы б любили! Но Дух от нас еще далек. Не душу даже, видим тело. Любовь нам сердце не согрела, И каждый каждому жесток. Стремлюся к Духу я всечасно. Живу ли в Духе, как мне знать! Ужели буду возжигать Я светочи мои напрасно? Враг Духу — тело. Я смирял Его жестокостью страданий, И от телесных наказаний Его ни разу не спасал. И говорит мне мой Хранитель, Что верен мой суровый путь. О, если бы хоть раз взглянуть На лучезарную Обитель! 28 октября 1887

29

Но «ты» Сосулькино… —Прозвище старшего по званию сослуживца Сологуба в великолукском училище; упоминается в «Канве к биографии» (см. с. 250 наст. изд. [в файле — «Приложение. Федор Сологуб. Канва к биографии» — прим. верст.]), а также в стихотворениях на тему телесных наказаний. В черновиках поэта есть запись:

Сладок, точно карамель, Кисел, точно барбарис, Голосенок, что свирель. Да и тот насквозь прокис, И Сосулькой оттого Называют здесь его. 3 сентября 1888.

А называла его так мама, — любит дать насмешливое прозвище, и всегда метко.

(ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 7. Л. 45).

Божий Дар— буквальный переводе греческого имени Феодор.

38

Избороздил я все окрестности Летом, осенью, весной, Исходил все эти местности Вдоль и поперек босой. Я парнями-забияками Был издразнен в деревнях, Я облаян был собаками, Но не знал, что значит страх. Раз под вечер темной рощею Проходя неспешно, я Повстречался с бабой тощею, Смелость сникнула моя. Мне в лицо старуха глянула. — Где корона, царь босой? — Прошептала мне, и канула В сумрак осени сырой. 20 января 1888

39

Слова весьма разнообразны. Окраска разная у них. Воспоминанья с ними связны Побыток тех или иных. И есть два облика у слова: Один к тому, кто говорит, И очень часто для другого Совсем не так оно звучит. Жестокие слова угрозы Сказавшему, как ал венец. Другому ж — черные обозы Речей тяжелых, как свинец. 11 июня 1888

40

Из-под летней светлой блузы С полотняным пояском До колен штаны кургузы, Да фуражка козырьком. Вот и весь наряд мой скромный И в дороге, и в лесу. Что найду в тени укромной, Все в корзинке унесу. 17 июня 1888

41

ПОЛУДЕТСКИЕ ГРЕЗЫ Не можешь ты понять, что сталось вдруг со мной, И смотришь на меня, качая головой. Ты прав, — уж я не та, совсем не та, что прежде. Мой звонкий смех теперь, как прежде, не звучит. И равнодушна я к прическе и к одежде. Как мне веселой быть! Тоска меня томит. Так мысли спутаны, и так мечты неясны! Хочу их разобрать, — усилья все напрасны. Мечты меня влекут в неведомую даль, И трудно мне сказать, о чем моя печаль. То — думы странные и чудные мечтанья. Сопротивляться им нет воли и желанья. В ком кружатся они, наверное, едва ль Захочет убежать от их очарованья! Я думаю о том, что правды в мире нет, — А правда для людей нужна, как нужен свет. Я думаю о том, что без нее нет счастья, И мы несчастны все. Не знаем мы о том, И счастья ищем ложным и кривым путем. Безумцы жалкие, достойные участья, Встречаются меж нами. Мало нужно им, Чтобы они довольны были и собою, И светом, и людьми, и жалкою судьбою, Им, бессердечным, свет не кажется дурным. Их души так черствы! На братние страданья Они глядят, холодные, без содроганья; В пустые груди их не льются ядом злым Ни слезы детские, ни старика стенанья. Я знаю: прежде мир был хуже и глупей, И люди были злы, жилося им трудней: Разврат, коварство, месть, убийство, злоба, казни, — Рассказы прежних дней и слушать тяжело. Царило меж людьми бессмысленное зло, Таилась правда, и порок не знал боязни. Но эти дни прошли. Страдания отцов Не вовсе без следа над миром пролетели. Что день, то новый шаг! К заветной цели Судьба нас двигает. Но этот путь суров, И как еще велик безмерно он пред нами! Как мало пройдено! И кровью и слезами Еще заплатим мы в течение веков За счастье правнуков, манящее веками! Я думаю опять: настанет светлый день, Его не омрачит завистливая тень, И солнца яркий луч рассеет все туманы, На правде заблестит блистательный венец, Свободен станет мир, и счастлив наконец! И племена, забыв измены и обманы, Взаимную любовь в сердцах своих зажгут. Чистейшие мечты отживших поколений, — Услада их среди безвыходных мучений, — Как пышный летний цвет, роскошно оживут. За этот жданный миг все муки жизни темной. Все тягости борьбы и доли подъяремной С тупым отчаяньем толпы людей снесут, И лучшие из них — с покорностию скромной. Вспомянут внуки нас в те радостные дни, — И тихою тоской проникнутся они. Когда же развернет историк беспристрастный В творениях своих картины наших зол, Он будет сам не рад той правде, что нашел: Насилия позор, и правды вопль напрасный, И мрак невежества, и цепи, и бичи. На совести людской бесчисленные раны, Хищенья, клеветы, безбожные обманы, Пророки распяты, и правят палачи. Как юность пылкая, исполнена волненья, Оплачет наши дни, дни скорби и томленья! И старость скажет ей: — Утешься и молчи, — Они покоятся блаженным сном забвенья. 4 июля 1888

42

В прекрасный храм моих надежд, Влекомый юными мечтами, Я мнил не в красоте одежд Войти, но голыми ногами, Чтобы дыханьем суеты Не осквернить чертог прекрасный, Обитель светлой красоты, Богини чистой и всевластной, Но ей себя поработить, И на холодные ступени Пред алтарем ее склонить Смиренно голые колени. Когда ж, завидев дивный храм, Я сел на придорожном камне, И обувь, сняв, оставил там, — Дорога стала вдруг трудна мне. Друзья смеялись надо мной, Враги мои жестоки стали, — Они, связав меня, лозой Меня безжалостно хлестали. И каждый плеск ветвей нагих, Терзая тело, словно эхом, Сопровождался бранью злых И общим ядовитым смехом. И каждый шаг я покупал Ценою крови и страданий, И жгучий стыд меня терзал, И страх грядущих истязаний. И малодушно отступил, Мои обул, краснея, ноги, И грезы пылкие смирил, И стал искать иной дороги. 9 декабря 1888

43

И так я долго сердце мучил Тоской напрасной о себе; Мне самому мой стон наскучил, И покорился я судьбе. Здесь ум и сердце праздно дремлют, На труд не движется рука, И утомленный дух объемлет Невыносимая тоска. 16 марта 1889

44

Вокруг меня немая мгла, Во мне — несносное страданье. Жизнь не щадила, — унесла Все молодые упованья, И перед мрачной силой зла Померкли светлые мечтанья, И стала жизнь мне не мила. А жизнь была мне так мила, Пока ее не скрыла мгла Невыносимого страданья, — Сплетались светлые мечтанья, И вызывал я силы зла На грозный бой, — но унесла Судьба святые упованья. Где вы, былые упованья! Беда при вас, и та мила, И не страшит немая мгла. Но если буря унесла Надежды те, — победы зла Рождают тяжкие страданья, И гонят светлые мечтанья. И думаешь: одне мечтанья — Все те былые упованья, И станет юность не мила! О, это — горшее страданье, — В себе самом источник зла Искать, как будто жизни мгла И гордость даже унесла. Да, жизнь у многих унесла Надменной юности мечтанья И золотые упованья. И все покорны силе зла, И всех их участь не мила, Горька, как тяжкое страданье. Когда бы жгучие страданья, О смерть, ты с нами унесла, Воскресли б прежние мечтанья, И ты бы стала нам мила. Но долговечны силы зла, — Живое семя упованья Глушит полуночная мгла. 17 марта 1889