Неизвестный Александр Беляев

Г-жа Ильманова обладает красивым, звучным и чистым контральто, которым умело распоряжается в пределах своего репертуара.

Но если и при этих благоприятных условиях внимание рассеивается после 10–12 номеров, в этом, разумеется, повинна не концертантка, а те общие для цыганской песни, попавшей на концертную эстраду, причины, о которых я говорил.

Концертантка имела успехи и много пела на bis.

Вместе с ней выступал баритон г. Григорьев. Певец, видимо, молодой. Школа оставляет желать многого. Постановка голоса не правильна, звук идет сквозь зубы. Но все это поправимо. А природные данные великолепны. Полный, сочный и свежий баритон, не смотря на силу, удивительно мягкого, приятного тембра. Это певец в будущем.

Публики было обидно мало.

_________

Сегодня в театре Народного дома идет новая пьеса, нашумевшая еще до появления на сцену, как в обществе, так и в печати – «Поле Брани» Колышко, автора известной пьесы «Большой Человек». Пьеса эта представляет значительный интерес, она написана на тему о последних, политических событиях России.

«Смоленский вестник». – Смоленск. – 1910. – № 268. – С.3

А. Беляев (под псевдонимом В-la-f.) «У передвижников»

Это не только «передвижники», но и «подвижники». Есть что-то, поистине, «подвижническое» в той глубокой преданности, с которой они служат любимому искусству. Возить весь сложный реквизиторский скарб, все декорации быть одновременно и первым артистом, и последним плотником, обращать внимание и филигранно отделывать каждую мелочь в обстановке, каждую фразу в исполнении, – разве это не подвижничество «ad majorem gloriam artis»?

И «подвижничество» приносит добрые плоды. Обладая скромным бюджетом, но блистая талантами отдельных исполнителей, «передвижники» сумели создать поистине художественную драму.

8-го января в зале Благородного co6paния состоялся первый спектакль передвижников – «Одинокие».

Ансамбль не оставляет желать ничего лучшего. В отделке мелочей можно скорее упрекнуть в «перехвате» (напр., сцена смеха пастора с Фокератом), чем в «недохвате»… Но с пониманием и обрисовкой героев Гауптмановской пьесы я не согласен.

Прежде всего, Иоганн (Гайдебуров). «Одухотворенное лицо» – Иоганн по ремарке Гауптмана. «Одухотворенное лицо» в широком смысле, «одухотворенность» – весь его нравственный облик. Ну, а Иоганн – Гайдебуров? Вы видали это лицо? Брюзга и капризник. И когда Иоганн – Гайдебуров отвечает Кэте, что он не может говорить с ней о домашних счетах, так как его интересуют лишь общечеловеческие интересы, Иоганн кажется просто недалеким. Это не мешает ему быть симпатичным малым. Если бы Браум и Кэте слушали внимательно его писания, – он был бы вполне счастливым и, наверно, не чувствовал бы себя одиноким. Иоганну Гайдебурова не много надо, «чуточку внимания». Иоганну Гауптмана – неизмеримо много: не только союз телес, но союз душ, свободных, равных взаимно понимающих.

А Анна Мар? Право же, она очень, очень симпатичная барышня. Кажется, русская курсистка, а, может быть, сельская учительница. Такая милая, такая простая, чуть-чуть кокетливая. Да не Лилька ли это из Gaudeamus? Нет, не Лилька, все-таки, умней, и на философском факультете. И только, а в остальном, Лилька, как Лилька, но не Анна Мар, не эта «новая женщина», с широким размахом, свободным сердцем, равная подруга мужчины в умственной жизни, сохранившая и всю прелесть женственности.

Браум Авлов просто легкомысленный юноша, настроенный немного пессимистически. Право, Браум гораздо глубже и серьезнее и для него все эти проклятые вопросы о цели не только средство отлынивать от работы. Старики Фокераты не дурны, в особенности, – она.

Пастор великолепно загримирован, но не выдерживает тона, часто переходя с своих 72-х лет на ясный, твердый голос молодого человека. «Дрожи» побольше.

Ну, а Кэте не достает мягкости. Г-жа Скарская с той «искоркой» темперамента, в отсутствии которой упрекает Иоганн Кэте. А у Кэте – Скарской эта искорка так и прорывается.

Не лучше ли было бы поменяться ролями с г-жой Дымовой?

Публики было много, чему можно только порадоваться: и за публику, и за передвижников.

«Смоленский вестник». – Смоленск. – 1911. – № 7. – С. 3

А. Беляев (под псевдонимом В-la-f) «Распутица» Рышкова

«Распутица» – еще одно рахитичное детище горьковских «Мещан», послуживших прототипом для целого ряда однородных пьес. Несколько иные лица, иная среда и время, но по существу одно и тоже: старая тема «Отцов и детей», – разлад между ними, нечто новое замечается только в той эволюции, которая, если верить г. Рышкову, произошла в отношениях отцов к детям. Безсеменов – сила, деспот и полный антипод детей. Безсеменов умеет бороться, и борьба с ним не легка, «отцы» у Рышкова почти бессильны, только «вешают носы». К чести Рышковских «отцов» они больше понимают детей. Люба говорит, что ее мать умом еще не согласна с детьми, но чувством, сердцем уже понимает их. Полная непримиримость к «новшествам» детей отодвигается к дедам, в лице Федосовой. «Дед» Степурин и тот понимает детей. Таким образом, Рышков провозглашает, что давнишнему разладу между отцами и детьми приходит конец. И, может быть, в следующей пьесе г. Рышкова мы увидим гармонию единения отцов и детей…

Не очень ли опережает жизнь г. Рышков?

В сценическом отношении пьеса слаба.

Интриги, в сущности, нет. Ряд сцен, наскоро склеенных автор свой рукой. Чтобы сделать драму «покрепче», понадобилось обречь на смерть двух неповинных людей: Толю и Рокотову. С первого действия чувствуется, что «Толя» обреченный. Для этого оказалось нужным вызвать чуть не с того света исчезнувшего 15 лет тому назад отца Толи и уж совсем как deus еx mасhinа, подвести Толю под арест. И, несмотря на все шишки, обрушившиеся из щедрой руки г. Рышкова на бедного Макара Толю, смерть его, все-таки, психологически не обоснована. А Рокотова? Та умирает совсем уж «за компанию». Или, может быть автор, сделал это не для «эффекта под занавес'', а хотел отметить в литературе печальное явление нашего времени, участившиеся самоубийства? Но если самоубийство вообще не – обычное явление общественной жизни, а эксцесс, то в драме Рышкова это эксцесс сугубый и никаких общих, социальных причин автор не выдвигает. Сотни людей, хотя бы тот же Брянский, не кончили бы с собой в положении Толи. Тогда не стоило автору и сыр-бор городить со всеми вызовами с того света. Просто выпустил бы какого-нибудь безответного Тихона Мироновича, вложил в его устa коротенькую фразу: „Нынче многие кончают жизнь самоубийством, – вот и я тоже“, да и прикончил его без дальних слов. А с Толей вышел только эксцесс и мелодрама. И автор, чувствуя, что „переборщил“, оправдывается словами „Неизвестного“: „Сама жизнь мелодрама“. Это поклеп на жизнь, или слишком широкое пессимистическое обобщение, которое не по плечу г. Рышкову. Если же обобщать в литературе отдельные эксцессы и газетные происшествия из рубрики „Самоубийств“, то можно оправдать и всю „Пинкертоновщину“. Ведь, в отдельных эпизодах, все кровавые происшествия „Пинкертоновщины“ также имеют место в жизни. И автор должен оправдать „Пинкертоновщину“, если хочет быть логичным и если разделяет с „неизвестным“ взгляд на жизнь, как на сплошную мелодраму. Но, тогда, сама „Распутица“ – не „Пинкертоновщина“ ли, просочившаяся в литературу в безвременье литературной распутицы?

Исполнение пьесы, в целом, ровное. В частностях есть дефекты.

Рокотова – Огинская не заражает зрителя своими переживаниями – сильная драма не по ней. Во всей ее игре чувствуется медлительность, вплоть до ее слишком четкой размеренной, декламационной дикции. Все это мешало проявить достаточно выпукло яркие переживания, неудержимый порыв последнего „хватанья за жизнь“ стареющей женщины. Клавдия, (г-жа Биази), бесцветна. Из этой роли можно было сделать 6олее яркий образ матери старого закала. Недурна бабушка (Матрозова), хотя несколько стереотипна. Г-жа Шаланина не драматическая артистка. Это чувствовалось, особенно в ее последнем явлении. Настроение матери, подавленной горем не удалось. Получилось впечатление скорее какой-то апатии сомнамбулизма; точно Пифия, бесстрастно вещающая о судьбах Толи. Не удовлетворил нас и сам Толя. Г-н Харламов прекрасный артист и играл в сценическом отношении безупречно, но эта роль дисгармонировала с его индивидуальными данными. В голосе артиста, в его быстрых, подчас резких движениях, во всем его облике есть какая-то жестокость и ему удаются сильные характеры. А Толя? В исполнении Харламова едва можно было угадать черты этого юнца. Посмотрите, как Толя – Харламов обращается с Буторовым. Силища! И тем неожиданнее, противоречивее проявление неврастенического нутра „подлинного“ Толи. Эта дисгармоничность в особенности бросается в глаза по сравнении Толи с Брянским. Последний, по пьесе представитель „сильных“ людей. „Какая смелость, какая уверенность в себе“, говорит про Брянского Степурин. А на сцене мы видим, что этот „сильный“ по сравнению с Толей, всего только общипанный петушок. Оно конечно, г. Харламов опытнее г. Артакова, а роль Толи много ответственнее роли Брянского, но, право, не рискнуть ли им поменяться ролями? Думается, что тогда выиграют все четверо: и 2 артиста, и 2 роли. Г. Борин создал до чрезвычайности симпатичный тип. Казалось, переполняющая его „симпатичность“ капает с него, как патока. Но от буффонадства» артист на этот раз удержался. Переигрывает «наивность и детскость» г-жа Гнездилова. Хорош г-н Аркадьев, хотя кого-то очень напоминает… Какого-то старичка в «Казенной квартире», и еще какого-то старичка… Тот же короткий смешок, отрывистый, неразборчивый говорок, тупо уставившийся взгляд… И потом, его Буторов если и подлец, то так сказать, «в запальчивости и раздражении», а Рышковский Буторов – подлец «с обдуманным заранее намерением». «Неизвестный». – Рюмин мелодраматичен, но так было угодно автору. Приятно, когда обращают внимание и на роли в два слова (Тихон Мироныч).

__________

Поставленная в воскресенье труппой Д.И. Басманова пьеса по повести Л. Н. Толстого «Катюша Маслова», прошла при полном сборе. Во время спектакля с г-жой Огинской произошло несчастье: она вывихнула ногу. Поэтому назначенная вчера пьеса Свен Ланге «Самсон и Далила» по болезни г-жи Огинской была заменена пьесой «Темное пятно» Кадельбурга. Сегодня идет в 3-й раз идущая с большим успехом новая комедия «Жулик» соч. И. Н. Потапенко.

«Смоленский вестник». – Смоленск. – 1911. – № 152. – С. 3

А. Беляев (под псевдонимом В-la-f)

[20 июля в театре Лопатинского сада…]

Вчера в театре Лопатинского сада состоялся первый спектакль с участием г-жи Мунт. Поставлена была пьеса Островского и Соловьева «Дикарка».

Г-жа Мунт уже в прошлом сезоне завоевала симпатии публики. Свежесть переживаний, искренность и непосредственность игры, благодарный, богатый интонациями голос, хорошая мимика, – все это выгодно выделяет г-жу Мунт.

Хороша она была и вчера в «Дикарке», в некоторых местах положительно захватывает своей игрой. Ея «вы грубый матерьялист» и конец 3-го акта прелестны. Но в целом образ «Дикарки» получился несколько своеобразный и едва ли совпадающие с замыслом авторов. Уж слишком нежными, акварельными штрихами зарисовывает «Дикарку» г-жа Мунт. Ее «Дикарка» – дитя 20-го века. И, почему-то, кажется, что воспитывалась не «в лесу среди пней», как говорит про нее отец, а в институте… И в порывах ее подчас чувствуется не непосредственность цельного, первобытного чувства, а нервозность. Она скорее эксцентрична, чем «дика».