Неизвестный солдат

– Орел, чистый орел, – говорила между тем соседка Елизавета Филатовна, – смелый был, рисковый. Еще в мальчишках с отцом на медведя ходил. Я, бывало, говорю ему: «Митенька, малой ты еще в лес-то ходить». А он на меня этак-то посмотрит, отвернется: не встревай, мол, баба, не в свое дело.

Антонина Васильевна не голосила, не причитала, не плакала, сидела, сложив на коленях натруженные руки, молча слушала соседку.

А та продолжала возбужденно:

– Потом сам белку добывал. А уж из лесу придет, все девки его. Парень видный, бравый.

Председатель обвел избу задумчивым взглядом человека, которому что-то открылось. Что именно открылось, он не мог сказать, но что-то было особенное в этом молодом, юном лице бравого старшины, пропавшего без вести в войну, почти тридцать лет назад, в скорбном молчании его матери, только теперь узнавшей, что нашлась его безвестная могила.

– Вам, может, надо чего? – спросил он. – Может, крышу покрыть?

Из-за его спины Елизавета Филатовна сделала знак Антонине Васильевне: проси, мол, пользуйся случаем.

– Постоит еще крыша, – тихо ответила Антонина Васильевна.

Соседка с досадой передернула плечами: не воспользовалась, старая... Заискивающе улыбаясь, сказала:

– Ограду бы надо поправить.

Председатель вопросительно посмотрел на Бокареву.

– Ничего не надо, все есть, – по-прежнему тихо ответила Антонина Васильевна.

Соседка сменила разговор:

– Карточку небось с могилки пришлют.

– Все, что положено, сделают, – опять входя в свою должностную роль, объявил председатель официально.

– Как же разыскали его могилку-то? – спросила Елизавета Филатовна.

– Нашлись добрые люди, разыскали, – сказала Антонина Васильевна.

23

Они далеко углубились в пшеницу, когда услышали рев самолетов – немцы бомбили пустую МТС.

Самодельные носилки с Вакулиным были тяжелы. В Корюков они пришли уже затемно.

В крайнем доме горел свет. Бокарев сильно и требовательно постучал в дверь. Ее открыл сухощавый мужчина лет сорока, с встревоженным и угрюмым лицом.

Они внесли Вакулина, положили на диван.

Хозяин молча смотрел на них.

– Госпиталь далеко? – спросил Бокарев.

– В школе был, – ответил хозяин, – сейчас не знаю.

– Почему не знаете?

– Наши сегодня ушли.

– Так, – пробормотал Бокарев, – ладно, разыщем: может, остался кто. А раненый пусть у вас пока полежит. Скоро вернемся, заберем. Как ваша фамилия?

– Михеев.

– Посмотрите за раненым, накормите, подушку дайте, – приказал Бокарев и наклонился к Вакулину: – Ваня, ты как?

– Ничего, – слабо улыбнулся Вакулин, – я идти могу.

Он сделал попытку подняться.

– Лежи! – приказал Бокарев. – Без меня никуда!

Он подозрительно осмотрел комнату, спросил хозяина:

– Кто еще в доме?

– Семья... Жена, дети.

– Сам почему не в армии?

– Освобожден по болезни.

Бокарев опять подозрительно осмотрелся вокруг, открыл дверь в соседнюю комнату – там на кроватях спали дети.

Бокарев положил рядом с Вакулиным трофейный автомат, выразительно посмотрел на хозяина, спросил:

– Как пройти к госпиталю?

– А вот проулком на соседнюю улицу, там и школа.

Бокарев и Краюшкин свернули в переулок и вышли на длинную, видно главную, улицу. В середине ее высилось двухэтажное кирпичное здание школы.

Здание было пусто, окна открыты, ветер шевелил синие полосы оборванной маскировки, на полу валялась бумага, обрывки бинтов, стоял запах йода, карболки – медсанбат ушел.

– Не миновать мне штрафной роты, – мрачно проговорил Бокарев.

– В чем твоя вина? – возразил Краюшкин.

– Потерял людей, значит, виноват, – сказал Бокарев. – Ладно! Где-нибудь переночуем, утром мобилизуем подводу, заберем Вакулина и будем догонять своих.

Тусклый свет коптилки освещал стол, за которым сидели Бокарев, Краюшкин, хозяйка дома – Агапова, средних лет женщина, и ее дочь – девочка лет двенадцати. Бокарев дремал, положив голову на сложенные на столе руки.

Колыхалось неровное пламя, вырывало из темноты лица сидящих за столом, а иногда и кусок стены, где висела фотография человека в кавалерийской форме рядом с конем, которого он держал за повод.

Девочка делала уроки.

– Школы нет, – вздохнула Агапова, – а заниматься нужно.

– Это уж обязательно, – поддакнул Краюшкин, – образование – оно требует системы.

– Не встречался ли вам Агапов Сергей Владимирович? Давно ничего нет от него.

– Был у нас один Агапов, – сказал Краюшкин и посмотрел на девочку, – точь-в-точь один портрет.

– Он конник.

Бокарев оторвал голову от стола:

– Конник – это другой род войск. Подвижные части.

– Как в песне-то поется, – подхватил Краюшкин, – «нынче здесь, а завтра там». По себе знаю: получать письма – это мы любим, а отвечать – недосуг. Да и о чем писать? Война кругом – одно расстройство. Кончится – тогда наговоримся.

– Как для кого она кончится, – вздохнула Агапова.

– Дело известное, – согласился Краюшкин, – у кого грудь в крестах, у кого голова в кустах.

Краюшкин через плечо девочки заглянул в учебник: там были нарисованы хрестоматийные дома, сады, реки, лошади, коровы. Потрогал карандаш, понюхал промокашку.

– У моих ребят точно такой учебник был и карандаш, и промокашка вот точно так же пахла – чернилами. Есть у тебя еще такая?

– Есть, новая.

– Новую ты себе оставь, а мне эту отдай, – попросил Краюшкин.

– Берите.

Краюшкин понюхал промокашку, свернул, положил в карман вместе с фотографией, где были сняты впятером: он, Бокарев, Вакулин, Лыков и Огородников.

– Зачем она тебе? – спросил Бокарев.

– На память, ребятишками пахнет, – улыбнулся Краюшкин.

Вакулин лежал на диване в доме Михеева. Он старался лежать неподвижно – тогда казалось, что не так болит: болело только при движении, а так он ощущал равномерные толчки и думал, что внутри у него, наверно, нарывает.

Он думал и о том, что ему не следовало переползать на новое место. Когда он менял точку стрельбы, в него и попала нуля, и пуля эта, наверно, в животе, а может, и прошла навылет. Он больше склонялся к тому, что пуля в животе: он чувствовал там что-то острое и колющее, особенно при движении.