Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

— Я купил девку, которая спит с человеком из индийского клана, — голос у Дина был тонкий, высокий, чуть ц е п л я ю щ и й на согласных.

— Более того, — он улыбнулся (только сейчас Петров заметил, какой этот Дин веснушчатый; любопытно, почему веснушчатыми бывают только молодые люди?), — чтобы верить ей, мне пришлось пойти на жертву — я влюбил ее в себя. А в кровати, как свидетельствует опыт разведки, врут редко. Она мне и сказала, что теплоход «Манчестер» в Индийском океане получит радиограмму об изменении курса: поступит приказ зайти в Ленинград вместо Стокгольма. Она будет держать меня в курсе всех событий, мы — на связи...

— Контригры против вас не предполагаете? — спросил Петров.

— Иногда и в кровати лгут...

— Лейла не врет, — убежденно ответил Дин.

Бомбей.

— Лейла! — кричала девочка, шлепая коричневыми ножонками по белому песку безбрежного, солено-ветряного пляжа. — Лейла, погоди!

Лейла обернулась; лицо ее было прекрасным; абсолютная гармония точеного лица и стройной фигуры; глаза у нее были длинные, нереально красивые.

— Маленькая, сейчас штормит, вдвоем кататься на серфинге опас но... А завтра я возьму тебя, ладно?

Она встала на серфинг, натянула на себя сине-красный парус и пошла на волну.

Лицо ее стало огромным и близким, казалось, можно слизнуть брызги с чуть приоткрытых губ.

Ганс еще теснее вжался в приклад винтовки с оптическим прибором, поудобнее устроился на палубе яхты, упершись ногами в рубку.

— Господи, прости меня, — прошептал он. — Жаль, что она та кая красивая.

Он любовался ею еще мгновенье, а потом нажал на спусковой крючок.

Москва.

По улицам несся рафик — с синей вращающейся лампой тревоги, включенной сиреной — под красные сигналы светофоров, обгоняя все машины.

Красное-синее, синее-красное, у-ааааааа-у-аааа, — тревога, горе, слезы, дело...

Ольга Лыскова, голубоглазая, молоденькая совсем, лицо как у школьницы, поэтому, видимо, не вытаскивала сигарету изо рта и, придерживая плечиком трубку телефона, записывала что-то в блокнот.

— Только, пожалуйста, пусть бригада не прикасается к шприцу, — сказала она. — Мы должны первыми взять анализ на состав наркотика. Кто я? Лыскова, инспектор следственного управления гостаможни... Нет, я уже в дороге, сейчас буду...

— А ты куда прешь? — хмуро спросил ее милиционер из оцепления: труп юноши обнаружили в кабине туалета, милиционер не видал ту спецмашину, из которой она только что выскочила со своим плоским чемоданчиком.

— Я из следственного управления...

Милиционер оглядел ее и, усмехнувшись, заметил:

— Ты косички заплети, управление... Документ где?

Лыскова ощупала карманы, посмотрела в сумочке, — документа не было.

— Поглядите, — сказала она, открыв свой плоский чемоданчик. — Это разве не документ?

Милиционер на пробирочки, щеточки, лупы смотреть не стал, повторив со скучающим безразличием в голосе:

— Документ предъявите, женщина.

Лыскова аккуратно закрыла свой лакированный дипломат, — явно импортный, мы такие не у м е е м, ахнула, в ужасе схватилась рукой за щеку, крикнула:

— Что это?!

Милиционер шарнирно обернулся, Лыскова мгновенно бросилась по лестнице вниз, с т р а ж погрохотал за нею, не обращая внимания на то, что десятки зевак побежали, толкая друг друга, следом за ним. Он схватил Лыскову возле майора из угрозыска.

— Вы что, с ума сошли? — спокойно поинтересовался тот. — Это инспектор Лыскова из...

— У нее документов нет! Обманом, понимаете, — в поостывшем, обидчивом запале прокричал милиционер.

— Наведите порядок, — сказал майор сухо. — Попросите любопытных подняться наверх, трудно работать... Воняет, ясно вам?

— Лысковой улыбнулся: — Ничего не попишешь, инстинкт гончей... Если бы мы могли платить ему столько, сколько платит муниципалитет Лондона, его место занял бы выпускник университета... И назывался бы он «констеблем», вполне престижно... Пошли, мы не трогали шприц...

Лыскова опустилась перед трупом, тот самый юноша, что убил песика в парке: льняные крупные кудри, рука исколота, наркотик, видимо, был не той к о н с и с т е н ц и и.

Подняв шприц профессионально-бережным жестом, она вышла из кабины, поглядела на свет, он был тусклым, словно в тюрьме; нет ничего страшнее наших туалетов, подумала она; ругают кооператоров, которые берут двадцать копеек; не жаль пятьдесят уплатить, чтобы чувствовать себя человеком и в сортире, — кстати, сколько времени мы проводим в сортире, любопытно подсчитать...

— Препарат, судя по цвету, индийский, — сказала она майору. — Будете снимать пальчики?

— А куда денешься, форма есть форма... Хотя убийства здесь наверняка не было.

— Наркомания — это убийство.

Майор кивнул:

— Это из «Пионерки»? Молодец, цитируйте чаще, популярная газета.

— Только не пролейте остаток, — улыбнулась Лыскова, — вы живете формой, я — содержанием.

— Присаживайтесь, товарищи, — сказал Петров, кивнув на сту лья возле длинного стола заседаний,