Некрополь
Шрифт:
Математические виды торгового триумфа, которыми он восхищался больше, чем каким-либо чудом во вселенной.
Он снова дернулся в своем теплом бульоне, переливчатые пузырьки покрыли его сморщенные конечности и затем побежали к крыше цистерны. Он был рад, что убил старика. Иеронимо засиделся на престоле! Стодвадцатилетний, любимый глупой, пошлой толпой, никак не готовый уступить место двадцатилетнему племяннику и очевидному преемнику! «Это был акт милосердия», – убеждал себя Сальвадор во сне, хотя вина за этот поступок мучила его уже пятьдесят лет. Его спящее тело подрагивало.
Да… это было
Гнайд…
Он… он же умер, не так ли?
И… Слайдо? Великий военмейстер, пал от яда. Нет, не так. Заколот в спину, на ковре в приемном зале… нет… нет…
Почему так спутались его сны? Из-за щебета. Этот щебет. Щебет. Если бы только он умолк. Он мешал логике. Он – верховный лорд улья Вервун, и он хочет, чтобы спящее сознание было ясным и незасоренным, чтобы он мог снова привести свой огромный улей к победе.
Щит? Что? Что со Щитом?
Щебет что-то говорил.
Нет! Н-не…
Сны Сальвадора Сондара внезапно зависли так же, как сам спящий. Реакция бегства отключила его дремлющее сознание. Он дрейфовал в цистерне, словно мертвый.
Затем сны вновь понеслись. Отравить слугу-дегустатора – это был гениальный ход! Никто не догадывался! И использовать нейротоксин, который не оставляет следов. Инсульт, решили все! Инсульт в конце концов сразил старика Иеронимо! Сальвадору пришлось вколоть солевой раствор в собственные слезные железы, чтобы плакать во время погребальной церемонии.
Слезы! Всенародная скорбь! Пятьдесят лет назад, и это все еще мучило его! Почему ульеры так любили старого ублюдка?!
Снова раздался щебет, на самой грани его сознания, словно птицы на дереве где-то вдалеке, на заре, словно насекомые в полевой траве, на закате.
Щебет.
Щит? Что ты лепечешь о Щите?
Я Сальвадор Сондар! Выметайся из моей головы и…
Старое тело дернулось и изогнулось внутри железной цистерны.
Снаружи сочувственно тряслись и дергались сервиторы.
Огромный железнодорожный терминал на Вейвейрских вратах превратился в бесформенную почерневшую массу. Облака пара туманом клубились над остывающими камнями и погнутым металлом, где миллионы литров огнетушительной жидкости распылялись на бушующие пожары.
Майор Джан Расин из Вервунского Главного двигался между сражающимися с огнем рабочими командами и пытался руководить очистными работами. Пытался… о, это шутка. У него было двести человек, в основном мужчины – и рабочие из Администратума, грузчики или стюарды подвижных составов от Железнодорожной гильдии. Этого едва хватало, чтобы отвоевать клочок пространства у разрушений такого масштаба.
Расин не был инженером-строителем. Даже с четырнадцатью тяжелыми бульдозерами он не мог выполнить распоряжение Штаба домов и за три дня сделать железную дорогу безопасной. Большая часть отсеков крыши потрескалась, словно яичная скорлупа, рокритовые колонны оплавились и погнулись, как подтаявшие леденцы. Ему не хотелось отдавать распоряжение что-либо выкапывать, так как он боялся, что из-за этого что-то
обвалится. Он уже отправил пятерых в больницы, после того как на них обрушился кусок стены.Воздух был влажным и едким, вода капала отовсюду, стекая в пятисантиметровый желоб в полу.
Расин сверился с инфопланшетом еще раз. Холодные схемы и расчеты на экране просто-напросто не соответствовали ничему в реальности. Он не мог даже установить местоположение главного генератора и газопроводов. Неподалеку вагон окончил путешествие в огромном кратере, и его колеса болтались на длинном черном корпусе. Что если из него вытекло топливо? Расин думал о вытекшем топливе, коротких замыканиях, утечках газа – даже о неразорвавшихся снарядах – очень много о чем. Он производил вычисления и ненавидел получаемые цифры.
– Тяжелая работенка, майор, – сказал кто-то у него за спиной.
Расин оглянулся. Говорящим оказался невысокий грузный мужчина лет пятидесяти с небольшим, черный от сажи, опирающийся на кирку как на костыль. У него был травмирован глаз, и его закрывала грязная льняная ленточка. Одежда, насколько смог разглядеть Расин, принадлежала начальнику литейщиков.
– Тебе здесь не место, друг, – ответил Расин с терпеливой улыбкой.
– Никому из нас, – возразил Эган Сорик, похромав вперед. Он стал справа от Расина, и они оба мрачно уставились на покореженные развалины дороги, упирающейся в огромный призрачный силуэт ворот и Куртины. Это было море камня и обломков, а люди Расина походили на муравьев, ползающих на самом мелководье.
– Я не просился сюда. Уверен, и ты тоже, – сказал Сорик.
– Такая же хрень! Ты из убежищ?
– Сориком звать, начальник производства, Первая Вервунская литейная, – Сорик коротко махнул на огромные руины некогда гордого здания литейной, пристроенной к вокзалу. – Я был там, когда в нее попали снаряды. То еще зрелище.
– Надо думать. Многих вытащил?
Сорик втянул воздух сквозь сжатые зубы и опустил взгляд, качая круглой головой.
– Меньше, чем хотелось бы. Может, сотни три. Нашли где укрыться – но не сразу. Тогда был такой бардак.
Расин оглянулся на него, заметив внутреннюю силу и закипающий гнев.
– И как оно? Я слышал, убежища забиты до отказа.
– Плохо. Представь это, – Сорик указал на вокзал, – только завалы из людей, а не из рокрита и керамита. Припасов мало: еды, чистой воды, медикаментов. Они стараются, но сам понимаешь – миллионы бездомных, большинство ранены, все – напуганы.
Расин содрогнулся.
– Я просил за своих людей, но мне сказали, что все беженцы определены на четвертый уровень рациона, если только не задействованы в военной подготовке улья. А такая работа подняла бы их до третьего уровня, а то и до второго.
– Тяжелые времена… – промолвил Расин, и оба умолкли.
– А что если я тебе приведу три сотни готовых к работе людей? Активных, я имею в виду, работоспособных, тех, кто сможет таскать тяжести, да еще кто кое-что смыслит в переносе и перекладывании обломков?
– Ты предлагаешь помочь?
– Да, мать его! Мои ребята уже на стенку лезут, протирая штаны и ни хера не делая. Мы могли бы помочь с подобной работой.
Расин внимательно посмотрел на него, пытаясь уловить подвох.