Нелинейная хронология

Кулак Ромашова с герберой вспотел.

– Н-ну-с, – зам по воспитательной работе ещё раз переложила все бумажки с места на место, взглянула недовольно на потенциального родителя, скривилась, но дальше оттягивать момент у неё причин не было. А жаль. – Хорошо… Пойдёмте знакомиться.

Она бодро цокала каблуками по странному зелёно-фиолетовому коридору. Стены были зелёными, а пол почему-то фиолетовый, кое-где уже сильно потёртый до белёсого. И ведь пришёл в чью-то голову этот, прости, Господи, дизайн, подумал Ромашов, поторапливаясь. Как будто им, чахнущим здесь на протяжении всего начала жизни – начала жизни, которое должно было запомниться, как у всех детей, только ощущением безграничного полёта и счастья – как будто им должно стать веселее от вырви-глаз оттенков стен и пола.

Официальное лицо открыла одну из многочисленных дверей и зашла в комнату, даже не потрудившись пригласить за собой Ромашова. А он вдруг неожиданно оробел. А вдруг она не увидит в нём…

– Вы мой папа?..

– Надо же, – фыркнула зам по воспитательной работе. – Заговорила, молчунья наша.

– Наташка.., – Ромашов как будто прирос к полу.

А она сидела на стуле, едва дыша и примерно сложив руки на острых коленках в растянутых х/б колготках. И только невероятные голубые глаза в пол-лица медленно-медленно заполнялись влагой.

– Ну что же ты, Самсонова, – дёрнула её голосом зам по воспитательной работе. – Подойди к дяде.

Наташка сползла со стула и робко приблизилась.

– Вы правда мой папа? – прошелестела она едва слышно, разглядывая носки его ботинок.

Он присел на корточки и оказался одного роста с ней.

– Наташка.., – сказал он. – А ты… Ты согласна быть моей дочкой?

И протянул ей герберу.

Она несмело взглянула на официальное лицо.

– Можно, – разрешило лицо и качнуло начёсом.

Наташка взяла цветок и сжала стебелёк, кажется, ещё сильнее, чем взрослый мужественный Ромашов.

– Как…, – охрип Ромашов, – как у тебя дела, родная?

– У меня дела хорошо, – заученно отрапортовала Наташка. – На завтрак был омлет и компот, мы очень благодарны нашим поварам за то, что они нас очень вкусно кормят. Потом была музыка, мы репетировали концерт. Мы очень благодарны нашим учителям за то, что они…

Ромашов проглотил колючий комок.

– Мы поняли, поняли, – опять дёрнула голосом зам по воспитательной работе. – Ну всё, достаточно для первого раза. Приходите на следующей неделе с супругой. Будем оформлять.

Наташка сразу потухла и покорно бочком опять присела на свой стул.

Да что же это такое, подумал Ромашов. Он подошёл и неловко обнял её, сидящую. Она не шелохнулась. Она бесцветно смотрела мимо Ромашова прямо перед собой.

– Наташка, я приду скоро, приду обязательно, – сказал он. Наташка так же бесцветно кивнула. – Даже не думай грустить. Жди и собирайся. Через неделю поедем домой, к Ромке. И к маме.

«Идиот, – тут же мысленно обругал он себя, – зачем сказал «жди», она и так…»

– Через неделю, не через неделю, а как оформим, так и поедете, – официальное лицо взяла Ромашова под локоток и потащила к двери. – Справку о доходах вашей жены не забудьте. Всего доброго. По коридору направо и по лестнице вниз. Не заблудитесь? Не заблудитесь.

Она вытолкнула его в коридор и закрыла за ним дверь.

Ромашов растерянно помялся за дверью. Ворваться обратно, схватить её в охапку и быстро вынести, вытащить, выкрасть отсюда, а документы Бог с ними, потом, потом… Или лучше перетерпеть, а то ведь ей же будет хуже, всё равно отнимут обратно, да замучают ещё больше проволочками… Перетерпеть. Подождать. Ещё немножко подождать.

Ромашов вздохнул и побрел на выход. Надо через неделю принести официальному лицу букет, подумал он. Какая ни есть, а всё-таки женщина. Неудобно получилось…

– Давай сюда, Самсонова, – зам по воспитательной работе выдернула цветок из её кулачка. – Тебе не положено. Чёрт. Сломалась. Ну и ладно.

Она бросила герберу в мусорное ведро.

– Самсонова, собирайся на обед. Молодец, правильно всё сказала. Только надо было поживее. В следующий раз говори веселее. Ну, чего замолчала опять?

Наташка встала, подошла к мусорному ведру, выудила оттуда оранжевую головку цветка и прижала к груди.

Зам по воспитательной работе хотела что-то сказать, но посмотрела в глаза этого ребёнка, увидела в них отражение всех галактик скопления Волосы Вероники – и передумала говорить. Возможно, надолго.

Да и Бог с ней, в конце концов, с герберой. Не очень-то и хотелось. Всё равно директор всем по букету к празднику подарит. Хоть человеком себя почувствую. Женщиной.

Апрель. Начало.

Всё, что Ромашов о ней помнил – это зелёные плотные колготки, коричневый костюм и кирпично-красная оправа очков. Даже имя-отчество Ромашов почему-то забыл, хотя учила она их русскому и литературе целых три года. Была, была какая-то звонкая аллитерация в сочетании её имени и отчества… То ли Алла Кирилловна, то ли Роза Рамазановна… Нет, Ромашов не помнил. Только зелёные колготки, коричневый костюм и кирпично-красная оправа очков.

Она остановила его как-то после литературы на перемене, в коридоре на первом этаже, оттеснила к окну и свистящим шёпотом произнесла: «Ромашов! Я прочитала твоё сочинение, и знаешь, что, Ромашов?! Я должна тебе сказать! Запомни, Ромашов! Запомни хорошенько, что я тебе скажу, Ромашов, и впредь будь очень-очень аккуратен!»

Ромашов тогда испугался, очень уж нехорошо, неправильно как-то поблёскивали её глаза за линзами диоптрий, ну мало ли, подумал Ромашов, профессиональная деформация, эмоциональное выгорание, с учителями это частенько случается… Вон, физика на днях после девятого «Г» увезли, а какой крепкий мужик был…

"Ты слушаешь меня, Ромашов?!» – она больно вцепилась ему в руку чуть повыше локтя и тряхнула.

«Я слушаю, Роза Рамазановна (или Алла Кирилловна)», – пробормотал он, украдкой косясь по сторонам, чёрт, где же Костик или хотя бы Хомяк, чтобы можно было со спокойной совестью увязаться за ними и удрать.

«Запомни, Ромашов! Ромашов, ты вполне можешь стать писателем! У тебя слог и стиль! Но! Запомни, Ромашов! Что напишешь – то и будет!» – прошептала она. – «Что напишешь – то и будет!»

И она так же внезапно отпустила его, отступила, поднесла палец ко рту, загадочно сказала «тс-с-с!» и быстро-быстро ушла по коридору к столовке.

«Апрель», – подумал тогда Ромашов. – «Весной всякое бывает. Конец года, опять же. Устала», – посочувствовал Ромашов, одёрнул форму и побежал искать Хомяка ну или Костика, чтобы с толком провести остаток перемены.