Нелюбимый
Шрифт:
«Я не знаю, пооочему тебе никто не сказал…»
Красиво.
Так красиво.
Я пытаюсь открыть глаза, но веки тяжёлые и вялые, поэтому я прекращаю попытки, сосредоточившись на тихой музыке, доносящейся откуда-то поблизости. Чистый мужской голос напевает старую балладу «Битлз». Нежные звуки гитары настолько неземные, что я не знаю, бодрствую ли я или сплю.
Сплю, решаю я, погружаясь обратно в глубокий сон.
Я лишь сплю.
***
— Я не хочу
«Ладно», — думаю я, скуля, когда чувствую, как палец проводит болезненную линию на моём бедре. Момент облегчения, а затем давление возобновляется в другом месте. Стону от боли и заставляю себя открыть глаза. Они не хотят фокусироваться, но мне кажется, что я лежу, уставившись в потолок из деревянных балок. Я зажмуриваюсь, когда давление возвращается, но горячие слёзы наполняют глаза и проливаются, выжигая следы на моих щеках.
— Я знаю, что это больно, — говорит он низким, наполненным сожалением, голосом. — Даю слово, что не сделал бы этого, если бы у меня был другой выбор.
Я закрываю глаза, погружаясь в его голос и одновременно цепляясь за него. Хотя голос мне хорошо знаком, я не могу найти в своём сознании лица, с которым можно было бы его идентифицировать. Если бы не шестое чувство, говорящее мне, что я нахожусь в безопасном месте… я бы запаниковала… потому что как его голос может быть знаком, когда я понятия не имею, как он выглядит?
— Теперь ты в порядке, — шепчет он мне на ухо, тепло в его голосе звучит как колыбельная. — Спи, Бринн. Исцеляйся. Я буду здесь, когда ты проснёшься.
Кто? Я хочу задать вопрос. Кто будет здесь, когда я проснусь? Кто ты?
Но сон уже затягивает меня.
И я не сопротивляюсь.
***
Открываю глаза в тускло освещённой комнате, слышу, как кто-то тихо поёт под гитару. Я знаю эту песню. Я слышала её раньше. Снова закрыв глаза, я на мгновение прислушиваюсь, облизывая губы — они сухие и болезненные.
— Вода? — удается мне прокаркать.
Гитара мгновенно смолкает.
Я открываю глаза и вижу, что кто-то идёт ко мне, фигура высокая, но словно в тумане. Фигура приближается и останавливается около кровати, на которой я лежу.
«Я тебя знаю? Откуда я тебя знаю?»
— Бринн? Ты что-то сказала?
Его голос знакомый — хорошо знакомый — хотя это не мой отец и не Джем.
— Ты сказала «вода»?
— Пожалуйста, — бормочу я, моё горло такое сухое и скрипучее, что одно слово причиняет боль.
Матрас под моим телом немного прогибается, когда он садится рядом со мной. Положив руку мне за голову, он поднимает её, и я ощущаю, как нижней губы касается прохладный стакан. Я жадно пью, пока незнакомец наклоняет стакан. Немного воды сочится по подбородку от того, что я жадно пью.
«Где я? И… кто…?»
Стакан убирают, и мгновения спустя мочалка стирает капли с моего подбородка и шеи.
— Кто ты? — спрашиваю я, мой голос тихий и хриплый. — Где я?
— Я Кэссиди, — говорит он, перемещаясь с кровати и становясь на колени рядом с ней. Его глаза теперь на одном уровне с моими.
Я не знаю его.
Если бы я когда-нибудь встречала
его раньше, я бы его не забыла. Почему? Потому что его глаза незабываемые, потусторонние. Окружённые длинными густыми ресницами, которые завиваются на концах, его левый глаз — зелёный, а правый — голубой.— Твои глаза… — бормочу я.
— Это гетерохромия, — говорит он, смущённо, моргая. Его губы слегка вздрагивают, словно он хочет улыбнуться, но не делает этого. — Странно, но не заразно.
Я позволяю своим глазам скользить по остальной части его лица.
Кожа у него чистая, хоть и сильно загорелая, а на левой щеке три родинки — знаки красоты: крошечная под глазом, побольше посередине щеки и самая большая из трёх чуть ниже, покрытая тёмно-русой щетиной.
Его волосы растрёпаны, как будто они давно не были профессионально подстрижены, торчат под странными углами. Это говорит о том, что он безразличен к тому, как выглядит. Волосы тёмно-русые с медными бликами, кончики практически цвета соломы и завиваются у шеи. Как и его ресницы. Это придаёт ему юношеский обезоруживающий вид.
— Откуда я тебя знаю? — спрашиваю я.
— На самом деле, ты не знаешь.
Я смотрю ему в глаза, и разные цвета слегка раздражают.
— Где я?
— У меня дома.
— Ммм…
Моё сердце начинает биться быстрее, потому что я знаю, что что-то упускаю — что-то очень важное, объясняющее, почему я здесь.
— Почему… Что… что со мной случилось?
— Вдохни, — говорит Кэссиди твёрдым, но нежным голосом.
Я делаю вдох.
— Глубже.
Я вдыхаю достаточно воздуха, чтобы наполнить лёгкие, но кричу в агонии, когда они расширяются. Резкая, стреляющая боль в бедре и боку вынуждает меня медленно выдыхать. Моргая, смотрю на Кэссиди и вижу, как он сочувственно морщится, прежде чем кивнуть.
— Ты помнишь?
— Мне больно, — стону я, мои глаза закрываются от боли.
— Бринн, — говорит он, теперь его голос звучит слово из далека, будто он зовёт меня по имени из колодца. — Бринн, останься со мной…
— Мне больно, — снова шепчу я, сдаваясь темноте.
***
В следующий раз, когда я просыпаюсь, сразу вспоминаю события:
Я в доме Кэссиди.
Глаза Кэссиди разного цвета.
Я не имею понятия, откуда я знаю Кэссиди.
Кэссиди не хочет причинить мне боль.
Моё тело болит.
Не дышать слишком глубоко.
Я лежу на спине, но поворачиваю голову в сторону, находя мужчину — того самого Кэссиди, которого помнит мой мозг, — спящего в кресле-качалке рядом с кроватью.
Я узнала его лицо раньше (несколько минут назад? несколько часов назад? вчера? на прошлой неделе?), но, всё же, изучаю его несколько минут.
Его губы приоткрыты и расслаблены, они полные и розовые, и я внезапно представляю, как целую их, что чертовски шокирует меня, так как у меня не было горячих мыслей о мужчине с тех пор, как я потеряла Джема. Затягивая нижнюю губу между зубами, я нахожу её чувствительной на ощупь. Подняв руку, чтобы потрогать её, я обнаруживаю коросту справа на верхней губе и ещё одну на нижней, как будто обе были рассечены. Осторожно дотрагиваясь до остальной части лица, я нахожу пластырь на лбу и морщусь, когда нажимаю на него. Ещё одна неизвестная рана.