Нелюбимый

— Эм, Кэссиди? — зову я.

— Да? — отвечает он из-за двери.

— Я, эм… как смыть воду в туалете?

— Не беспокойся, — говорит он. — Я позабочусь об этом.

«Ну, нет. Нет, ты не будешь». 

— Всё нормально. Я сделаю это. Где ручка?

— Это компостирующая установка, — говорит он.

«Какая установка?» Я смотрю на унитаз, чувствуя раздражение из-за этого, затем поворачиваюсь к двери.

— Извини. Что?

— Это не обычный туалет. Ты не смоешь его.

«Хм. Окей». Я из Сан-Франциско, поэтому, очевидно, видела туалеты с низким расходом. Но компостный туалет для меня в новинку. Я вздыхаю и решаю сразиться в битве «смой свою мочу» в другой раз.

Потянувшись к крану раковины, я обнаруживаю, что там только один рычаг, и когда я его включаю, мои руки забрызгивает струёй ледяной воды. Я вскрикиваю от неожиданности, быстро выключая воду и смотря на крошечную раковину, словно у неё есть скрытые клыки.

— Всё в порядке? — спрашивает он.

— Твоя вода очень… холодная.

Как арктический холод.

— Она идёт из цистерны на крыше дома, — объясняет он. — Становится холодно ночью.

Хмм. Ни электричества, ни водопровода. Он амиш (прим. Амиши, они же аманиты или амманиты — религиозное движение, зародившееся как самое консервативное направление в меннонитстве и затем ставшее отдельной протестантской религиозной деноминацией. Амиши отличаются простотой жизни и одежды, нежеланием принимать многие современные технологии и удобства)? Где я вообще, чёрт возьми?

— Понятно, — говорю я, хотя мои вопросы накапливаются, как сумасшедшие. Фактически, я уже собираюсь задать один, когда поднимаю глаза и вижу лицо, смотрящее на меня из зеркала.

«О, Господи Иисусе».

Это я.

Мои губы приоткрываются, и на секунду я чувствую головокружение, рассматривая незнакомку.

Моё лицо покрыто синяками, порезами и царапинами, а губы распухли и покрыты струпьями там, где они были рассечены. На лбу белый пластырь. Я тяну за уголок, чтобы обнаружить уродливую рану под ним, и быстро возвращаю на неё повязку.

Судорожно вздохнув, я поднимаю надетую на меня футболку и насчитываю шесть отдельных повязок на левом боку. Некоторые из них окрашены кровью, которая просочилась и высохла. Слёзы начинают падать, когда я понимаю, насколько сильно я избита. Слишком сильно.

— Бринн? Ты в порядке?

— Я… Я…

— Эй, гм, я могу войти?

Я едва могу говорить из-за плача, но мне удаётся прохрипеть:

— Хорошо.

Он осторожно открывает дверь, заглядывает внутрь, не открывая её полностью. Когда он видит, что я смотрю на себя в зеркало, он вздыхает.

— Ох, Бринн.

— Он… он действительно р-ранил меня.

Кэссиди сочувственно кивает, но его глаза сужаются, а челюсть кривится. Я думаю, что он контролирует свой гнев для моего блага, и почему-то от его сдержанности я чувствую себя в безопасности, чувствую себя сильнее.

— Я… как долго они будут заживать?

— Швы, вероятно, можно снять через две недели.

Я прерывисто вздыхаю, желая сменить тему. Глядя на нижнее бельё, которое на мне, я снова поднимаю глаза на Кэссиди.

— Ты сменил моё бельё. Я была… голая.

Его глаза расширяются, когда он удивлённо смотрит на меня, его кадык подпрыгивает.

— Мне пришлось.

Мне нужно знать, что он не злоупотреблял властью, которую имел надо мной.

— Пришлось?

Он кивает.

— Пришлось. Не… хотел? — спрашиваю я, удерживая его взгляд.

— Я не… — шепчет он, его щёки покраснели, дыхание участилось. — Я не причинил тебе вреда.

«Это странно сказано», — думаю я.

— Навредил мне? Что ты имеешь в виду?

Он энергично качает головой.

— Я никогда не причиню тебе вреда.

Он так сосредоточен на понятии «причинения мне вреда», что, похоже, не понимает, о чём я его спрашиваю: я хочу знать, почему он снял моё нижнее бельё. Поскольку я не была в сознании, когда это произошло, и я не знаю его достаточно хорошо, чтобы доверять ему своё обнажённое, бессознательное тело, мне нужно, чтобы он рассказал мне об этом сейчас. Я не хочу чёрную дыру в своей памяти.

— Кэссиди, почему ты снял с меня нижнее бельё? — спрашиваю его напрямую.

— Потому что оно было в крови, — говорит он. — Тебе нанесли удары через ткань.

Моё сердце падает. Конечно.

— Ох.

Затем он выпаливает:

— А потом мне пришлось снять его снова, когда ты испачкалась. Я не мог просто позволить тебе… позволить тебе... лежать в…

Он жестикулирует руками, опуская глаза в пол, в то время как его щёки краснеют.

Я моргаю, глядя на его грудь, когда обдумываю его слова.

«О, Боже».

Я обосралась или обмочилась, и ему пришлось сменить нижнее бельё. Когда он сказал «пришлось», он имел в виду буквально. И теперь я готова умереть от смущения. Если бы огромная воронка внезапно открылась в этой крошечной ванной и поглотила меня целиком, я бы не возражала.

Увы, воронки нет. Только Кэссиди, который однажды разбирался с моим окровавленным, изодранным нижним бельём и отвратительным беспорядком в нём позже. Без сомнения, он пытался сберечь мои чувства, не упоминая ни о том, ни о другом.

— О, — слабо говорю я, мои щёки пылают. — Тебе пришлось.

— Я так и сказал, — пробормотал он. — А теперь выходи и дай мне разобраться с туалетом.

Впервые с тех пор, как я встретила Кэссиди, его голос звучит холодно. Я обидела его, и мне очень жаль. Он отнёс меня с горы к себе домой, зашил мои колотые раны, сменил моё грязное бельё, приготовил мне суп, спал рядом со мной, чтобы я чувствовала себя в безопасности… и при первой же возможности, я, по сути, спрашиваю его, не побаловал ли он себя бесплатным пип-шоу.