Немецкий экспрессионизм (сборник)

–  Видишь? Ты видишь там людей? Тени по-прежнему двигались.

–  Каких людей?
– испуганно спросила Марион.

–  Вон там, там - тени на крыше, - пояснил Тобиас.
– Это взломщики или агенты полиции. Боже, что нам делать, Марион?

Марион, окончательно проснувшись, с ужасом взглянула в глаза Тобиасу.

–  Вздор!
– сказала.
– Это тени дуговых фонарей снизу, с улицы.

Тобиас тряхнул головой.

–  Дуговые фонари не отбрасывают теней, - пробормотал он и снова с перекошенным лицом уставился в потолок.

Марион начала сомневаться в его вменяемости. Неужто и до этого дошло?- подумалось ей.

Смутный страх пополз вверх по позвоночнику. С этим сумасшедшим, перед которым она беззащитна, одна, в спящем доме! Она не знала, что делать. Пока что надо его успокоить. Утро вечера мудренее. Она принялась уговаривать:

–  Поверь, это тени деревьев, и труб, и вентиляторов на крыше. Фонарь качается на ветру, вот тени и движутся. Спи давай!

Тобиаса это не убедило, но он немного успокоился. Сказал, что спать не будет - понаблюдает еще.

–  Где твой револьвер? У тебя ведь был маленький револьвер, где же он?
– спросил Тобиас.

Марион, однако, побоялась давать ему оружие.

–  Я не помню, где он, - сказала.
– Ложись-ка, это точно не взломщики.

Тобиас решил, что поищет револьвер, когда Марион уснет. Он улегся и стал следить за тенями, которые непрерывно раскачивались и, казалось, протягивали что-то друг другу.

Тусклый свет уже пробивался сквозь стекла, края которых обозначились резче. Забрезжила первая полоска зари.

VII

Тобиас посмотрел склянку на свет. И ужаснулся. Жидкости оставалось совсем чуть-чуть, с палец. Невыразимый страх впился ему в затылок… Кокаина нет больше!…

А день поднимался: ненавистный день, что погонит его к людям, которые сплошь его враги и которых он безмерно боится. Он ворочался с боку на бок, в тупом отчаянии. Голова от этого страха раскалялась все больше. Жаркая ярость довела его до того, что он сделал себе еще две инъекции. Остаток из склянки выпил. Полость рта была бесчувственной, как бархат: словно ее покрывал ворс. Тобиас засунул в рот палец - глубоко-глубоко, до самой глотки.

Теперь, в самом деле, пришла беда! Что же теперь делать? Что ему время, что ему жизнь - если нет яда, которого требуют тело и душа, которого жаждет все его естество?

Забыт страх перед взломщиками и полицейскими, померкла даже ужасная перспектива психушки! Только одно переполняет его сейчас, одно выжигает изнутри: это непреклонное, неумолимое, необоримое, метафизически-непостижимое влечение - желание раздобыть яд, который означает для него дыхание и жизнь, воздух и питье, бытие и время!

Трясущимися руками зажег он свечу. Он хотел убедиться наверняка, что в склянке больше ничего нет. Хотя он только что, буквально секунду назад, выпил ее содержимое, желание бессмысленно побеждало логику: в склянке должно, должно оставаться еще хоть что-то! Или, быть может, накануне вечером он купил два флакона, и просто забыл об этом? Или где-то здесь в комнате стоит флакон, спрятанный с прошлого раза?

Он поднес склянку к пламени свечи. Нет, нет, нет! Внутри пусто! Он перевернул ее, просунул язык в горлышко. Ничего!

Тут словно грянул далекий гром, заполнивший комнату грохотом, и красным полыхнуло в окно. День мощно набухал и глухо на него злился.

Он встал с кровати и - ползая на коленях, пачкаясь собственной кровью, закапавшей пол - принялся обыскивать помещение. Зрению он не доверял. Ощупывал каждый предмет, брал его в руки и подносил к глазам. Не это ли бутылочка с кокаином… или вон то… вон то? Где гарантия, что глаза не обманывают? В самом ли деле предмет, похожий на шлепанец, есть шлепанец и только? Как бы это проверить?

Ах, сколько ни искал, он ничего не нашел!

В нижнем ящике комода (до которого добрался, ползая по полу) Тобиас нащупал револьвер и сколько-то патронов. И то и другое он положил на стул. Но теней уже не было видно.

Окна приятно окрасились в нежно-розовый цвет, из этой розовости с величавым достоинством поднимался молодой летний день, ясный и безмятежный. Тут милые пташки снова защебетали, радуясь свету.

VIII

Тобиас поднялся и подошел к окну. Безмолвно стоял он, озаряемый мощным светом, который сам рождал себя на востоке и обрушивался на него - на обезображенное, кровоточащее тело, сейчас бессознательно подставлявшее себя под небесные лучи, купавшееся в них. Тобиас отворил окно и вздрогнул, когда его обдало свежим ветром.

Марион, золотой ангел, крепко спала. Тобиас прошел в ванную - она располагалась рядом - и напустил в ванну теплой воды. Обмыл свои раны и все тело, нервно вздрагивавшее, когда к нему прикасались руки. Затем надел окровавленную рубашку и все прочее. Маленький будильник показывал без чегото семь.

Тобиас подошел к Марион и долго смотрел на спящую. Потом, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Она проснулась.

–  Марион, - сказал он, - мне пора. Нет ли у тебя куска хлеба? Очень есть хочется.

–  Погоди-ка, - откликнулась та, - я встану и что-нибудь приготовлю.

Он отошел за ширму и присел на свою постель. Большие пятна крови остались на подушке и скомканных простынях,

валявшихся на кровати и на полу. На стуле рядом с кроватью Тобиас увидел револьвер. Он зарядил шесть лож барабана и сунул оружие в карман.

Он был совершенно спокоен, но бесконечно устал. Марион оделась и прошла в кухонную нишу, чтобы на газовой плите приготовить суп.

Тобиас молча смотрел через окно на пригородные пустыри.

Здесь еще шло строительство. Тянулись земельные участки, обнесенные проволочной сеткой и поросшие грязной травой. Асфальтированные улицы, на которых пока не было домов, пересекались и уходили вдаль, исчезая в блеске утреннего солнца. Птицы нежно пели. Небо, глубокого синего оттенка, посылало мягкие дуновения. Отара кудлатых облаков медленно брела по лазурному лугу.