Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза

Проснулся я поздно, у меня были круги под глазами. Надо было без промедления поспешить к Анси. В лихорадочной спешке я едва успел повторить себе, что люблю ее до безумия. Я еще немного страдал физически, но боли смягчились, и я признал достоверность своего счастья.

В квартире, куда я вошел, мне пришлось ждать в глубоком кресле, куда усадила меня хорошенькая субретка. Я впал в глубокую тоску. Внезапно передо мной стала возникать истина. У меня было время почувствовать свою тяжесть. «Вчера я ничего не знал об Анси, — думал я. — Сегодня стало очевидно: девушка, которую я любил и которую я до сих пор люблю и не могу перестать любить, ведет галантную жизнь… Шикарная обстановка, кокетливая девица у входа (она была слишком красива, улыбаясь, она произнесла: „К сожалению, мадам просила меня сказать вам, что вам, возможно, придется ее еще чуть-чуть подождать“)… И что означала та вчерашняя невозможность не расстаться как можно скорее? И та беззастенчивость, с какой моя мать распорядилась ею для меня, — как доступным телом девки… Хуже всего был тот ложный предлог, который она придумала в первый вечер для своего отказа. Надо будет сразу же спросить у нее, с кем она сразу же мне изменила». Я чувствовал себя таким несчастным, что думал было уйти, но стоило мне об этом подумать, как я осознал всю меру своего бессилия. Я не уйду. Я вытирал пот со лба: выдерживать не было сил. Хотелось перечитать письмо матери. Но даже это было невозможно, и приходилось погрузиться в свое ничтожество, в которое ввела меня абсурднейшая, необъяснимейшая страсть. Я мог лишь придать еще большую тяжесть своим размышлениям о предмете своей страсти: «Разве я могу жаловаться на то, что мне изменили? Да нет же, ибо мне следовало бы тогда допустить, что она принадлежит мне. Я даже не имею права ее обвинять. У меня нет ни малейшего доказательства. Если Анси, как я полагаю, всего лишь фривольная девица, то я сразу же запутался бы в ее бесконечном вранье, которое мне пришлось бы проглатывать, и огромными дозами, ибо я весь леденею от одной только мысли потерять ее». Моя голова молола вздор: в какое-то мгновение, вспоминая ее реплики, я подумал, что если бы она хотела провести меня, то сказала бы мне что-нибудь другое. Я страдал, но я был околдован еще слишком живым во мне образом Анси. Мне вспомнилось, как тогда в фиакре она тайком посмотрела на меня смеясь (она не думала, что я ее увижу): она была тогда так прекрасна, что при одной только мысли о ней мне хотелось бы, чтобы она всегда издевалась надо мной, чтобы она сделала из меня то, что я читал в одной порнографической книге, — раба, избиваемого и получающего наслаждение от побоев, наслаждающегося своим рабством.

Послышался звук ключа в замочной скважине. Ворвалась задыхающаяся Анси.

— Я заставила тебя ждать, — сказала она. — Смотри, я не спала.

С плетью в руках, рыжими волосами, выбивавшимися из-под сверкающего цилиндра, облаченная в амазонку, Анси была не просто очаровательна: она была воплощением навязчивого желания, от которого во мне только что все поднялось.

Она словно разгадала меня! Смеясь, она с лукавым видом схватила мои запястья.

— Тебя ошарашил мой костюм. Он мне нравится, и мне нравится его носить. Только не надо думать, что это униформа, в которой я предаюсь порочному извращению. Я сладострастна и горю желанием показать тебе это; но этим я пользоваться не люблю (она показала на плеть). Ты разочарован? Такой красивый звук…

У меня вытянулось лицо, свистнула плеть. Она смеясь погрозила и с твердостью укротительницы, не боящейся дикого зверя, подошла ко мне.

— К ногам! — крикнула она. — Посмотри на мои сапожки!

Она прекратила свою браваду; со смехом приподняв платье, показала пару блестящих лакированных сапожек. Она жеманилась.

— Какой ты непослушный. Жаль! Но надо сказать, раз я их надела, я тебе не позволю их целовать; они вообще ни к чему. Скажи мне теперь, что тебя печалит. Ты сожалеешь?

Говорила только она, совершенно одержимая. Снова взяв в руки плеть, она резко щелкнула ее кончиком.

— Знаешь, почему я в таком состоянии? Потому что, входя, я сказала себе: я принадлежу ему, а он — мне. Хочешь, я все сниму? Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я оставила шляпу и сапожки? Теперь мне хочется делать только то, что ты хочешь. Хочешь плеть? Хочешь забить меня до смерти? Меня к ней не тянет. Единственное, к чему я чувствую вкус — это быть твоей и быть твоей игрушкой. Ты печален, я вижу, а я безумствую от радости, меня выводили из себя неторопливость экипажа и возникшая среди бессонницы мысль пойти в лес. Я никогда не страдала от любви, я никогда не любила, но я провела в бреду все то время, которое разделяло тебя со мной. И зачем вчера я попросила оставить меня?

— Да, Анси, да, зачем ты попросила оставить тебя?

— Пьер, я хотела знать. Я была безумна. Я хотела остаться одна. Я хотела быть одна. Разве ты знал бы, что такое день, если бы не было ночи? Однако ночью, Пьер, я ожидала дня, и ожидание это было ужасным.

Я был по-прежнему мрачен. Я был глух к стенаниям Анси, и мне было больно от своей глухоты, от того, что не раскрыл перед нею своих объятий.

Наверное, она меня поняла. Она вдруг вскрикнула:

— Я совсем забыла, Пьер, я всю ночь думала об этом, не могла заснуть — ты ведь ничего обо мне не знаешь!

— Я ничего не хочу знать…

— А если бы я продавала это тело, ты смог бы меня полюбить, если бы я отдавалась тому, кто больше дает?

Я ответил угрюмым тоном и опустил голову:

— Мне все равно. Ты знаешь, что я буду любить тебя в любом случае.

— Какой ты грустный. У тебя были сомнения?

Я по-прежнему сидел опустив голову.

— Что я знаю о тебе? Я опасался, что вчера вечером ты солгала мне, чтобы покинуть меня.

— Я не солгала тебе. Но ведь ты подумал, что девушка, согласившаяся ужинать в подобном месте, — ты ведь подумал, что она занимается проституцией? Ты ведь так подумал?

— Подумал. Я принял бы это, но потерял бы вкус к жизни. Я часто теряю вкус к жизни.

— Ты снова обретешь его, если будешь любить меня. Поцелуй меня!

Цилиндр упал, и я целиком растворился в своем счастье.

Не знаю, сколько времени длилось это сладострастное растворение, но Анси сказала мне:

— Я свободна от пороков, я ненавижу пороки, но я могу убить мужчину сладострастием, которое буду ему давать. Знаешь почему?

— …

— Потому что я умираю от сладострастия.

Наши уста снова слились в чувстве непомерной радости. В этой предельной точке легчайшего движения языка было довольно, чтобы выплеснуться за пределы жизни, оставить всю ее позади; это интенсивное и сокровенное ощущение открывалось в бездну, в которой всё пропадало, подобно тому как глубокая рана открывается в смерть.

— Нам надо поесть, — сказала Анси.

— Нам надо поесть, — ответил я.

Но мы уже не улавливали смысла слов. Когда мы смотрели друг на друга, мы были окончательно взволнованы тем, до такой степени затуманенные взгляды оказались у нас обоих, — словно мы явились из другого мира. В этом голом желании у нас не было больше сил улыбаться.

— Хочу оставить все эти одежды, — сказала мне Анси. — Иди ко мне в спальню, а я пойду переоденусь в ванную. Ты можешь говорить со мной из спальни.

Анси спешила, как и я — совсем по-детски.

— Я не могу сама снять сапожки, — простонала она.

Ей пришлось позвонить прислуге. Ей пришлось выказать нетерпение, и разувание продлилось недолго.

Она вернулась в легком кружевном дезабилье. Уже в моих объятиях и уже подставляя губы, она сказала:

— Мое тело жаждет все целиком отдаться тебе. Ты чувствуешь? Я не буду одеваться, потому что после обеда мы ляжем в кровать… Согласен?

Я понял, что среди всего этого счастья мне выпало остаться несчастным. Анси была способна отдаться такому незнакомцу, как я, не скрывая этого от горничной. Это можно было объяснить лишь привычкой. Анси предупредила мое любопытство:

— Я так сильно влюблена, так спешу, что едва успела поговорить с тобой. И уже солгала. Я это заметила.

— …

— Не будь таким мрачным. Я же говорила тебе, ты у меня не первый любовник. Ты сейчас станешь третьим. Но я не брошу тебя. Первых двоих я держала у себя лишь по одной ночи. Только…

— Что — «только»?

— Я говорила, что у меня нет пороков, что я ненавижу пороки, и я лгала. Только в одном смысле, на мой взгляд. А может быть, это и не порок. Но у меня очень красивая горничная. Что ты о ней думаешь? Ты покраснел. Ты что, уже подумывал мне изменить? Я сказала тебе, что очень сладострастна. Тебе интересно знать, как я живу. Я располагаю всем своим состоянием и живу независимо, но если бы у меня не было Лулу, то мне бы пришлось отдаваться первому встречному. Мне плохо одной, когда наступает ночь.