Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
– Какие кисельные? Когда я о киселе говорила? При них котируешь меня как-то странно...
– Ах, собака, ну опять...
– Может надоесть в самом деле, - всю дорогу выставляешь какой-то дурой...
– Ну, ладно...
Видимо, царапанье между дамой и профессором было затяжное. Негр сказал, глядя в бархатную темноту на огоньки бакенов, на мирные звезды:
– Я буду счастлив полюбить этот край...
Четвертый спутник лениво: - За карманами присматривайте.
Один глаз у него был закрыт, другой - снулый, худощавое лицо, как на фотографии для трамвайной книжки.
Он пошел за
– Не понял, - о чем товарищ Гусев?
Дама с раздражением:
– Знаете, мистер Хопкинсон, не то что здесь карманы береги, а каждый день - едет, скажем, пассажир, - так его с извозчика даже стаскивают. Весь народ на этой Волге закоренелые бандиты...
Профессор с унылым отчаянием: - Ну, что это, Шурочка...
– И тут готов спорить?
– Никогда не поверю, миссис Шура, вы ужасная шутничка...
– Хопкинсон не договорил: глаза его, как притянутые, встретились с пристальным взглядом миссис Ребус. Улыбка сползла с толстых губ.
Шура завертела любопытным носиком:
– На кого уставились? (Увидела, тоненько хихикнула.) Вот и правда, говорят, - на негров особенно действуют наши блондинки...
– Шура, замолчи, ради бога.
– Оставь меня, Валерьян.
– Эта дама - не русская, - с тревогой проговорил негр, поставил к ногам профессора чемодан и, будто преодолевая какой-то постыдный для него страх, пошел к миссис Ребус. Приподнял шляпу.
– Боюсь быть навязчивым... Но мне показалось...
Эсфирь Ребус освободила подбородок из воротника пальто и улыбнулась влажным ртом, пленительно:
– Вы ошиблись, мы не знакомы.
– Простите, простите.
– Он пятился, смущенный, низко поклонился ей, вернулся к своим. Лакированное лицо взволнованно: - Я ошибся, эта дама англичанка... Но мы не знакомы... (Снял шляпу, вытер лоб). Я немножко испугался... Это нехорошее чувство - страх... Он передается нам с кровью черных матерей.
– Слушайте, испугались этой гражданки? Чего ради?
– Она мне напомнила... Ее взгляд мне напомнил то, что бы я хотел забыть здесь, именно здесь, в России...
– Расскажите. Что-нибудь эротическое?
– Собака, пойдем на пароход, в самом деле...
– Оставь меня...
– Женщинам не отказывают, миссис Шура... Но слушать на ночь рассказы негра...
– Именно - на ночь...
– Вы будете плохо спать.
– Наплевать, слушайте... Все равно - у меня хроническая бессонница.
– Это у тебя-то?
– сказал профессор.
– Мистер Хопкинсон, сознайтесь - у вас какая-то тайна...
Не ответив, негр опять повернул белки глаз в сторону миссис Ребус. Лицо ее до самых бровей ушло в широкий воротник, ножка потопывала. Притягивающие глаза не отрывались от Хопкинсона. Шура прошептала громко:
– Уставилась как щука...
Когда Гусев, вернувшись с ключами, заслонил спиною миссис Ребус, она оторвалась от стены и прошла мимо Хопкинсона так близко, что его ноздри втянули запах духов. Почти коснувшись его локтем и будто обезвреживая странный блеск глаз, она освободила из воротника подбородок, показала нежнейшую в свете улыбку:
– На пароходе будем болтать по-английски, я очень рада. Ожидается прекрасная погода. Покойной ночи.
Она ушла на пароход. Хопкинсон не смог ничего ответить.
Родионов сказал раздумчиво:– Странная штука - рот, губы, вообще. Глазами солгать нельзя. Женщины лгут улыбкой.
– Шикарная дамочка, - прошипела Шура, - туфли, чулки на ней видели?
– а сукно на пальте? Вся модная, тысяч на десять контрабанды.
– Чего хочет от меня эта дама?
– с ужасным волнением спросил Хопкинсон.
– Что ей от меня нужно?
Спутники не ответили. Только Гусев - скучливо:
– Берегите карман, товарищи.
Двинулись к пароходным сходням. В это время на спине голого по пояс грузчика проплыли новенькие, с пестрыми наклейками чемоданы. Позади шагали два иностранца - бритые, седые, румяные, серые шляпы (цвета крысиного живота), пальто - на руке, карманы коричнево-лиловых пиджаков оттопырены от журналов и газет.
Тот из них, кто был пониже, - налитой как яблочко, говорил:
– Уверяю вас, - они сели в экипаж вслед за нами.
Другой, тот, что повыше, - с запавшими глазами:
– Я верю вам, мистер Лимм, но я своими глазами видел, как мистер Скайльс менял деньги в буфете, а мистер Смайльс пил нарзан.
– Выходит, что один из нас ошибается, мистер Педоти.
– Несомненно, мистер Лимм.
– Я готов держать пари, что Скайльс и Смайльс через три минуты будут здесь. Идет?
– Я не большой любитель держать пари, мистер Лимм. Но - идет.
– Десять шиллингов.
– Вам не гарантирована покойная старость, мистер Лимм. Отвечаю.
– Вынимайте ваши часы.
Лимм и Педоти полезли в жилетные карманы за часами. Ни у того, ни у другого часов не оказалось.
– Мои часы?
– растерянно спросил Лимм.
– И мои тоже, - сказал Педоти.
– Куда они могли деваться?
– Я только что вынимал их.
Оба произнесли протяжно: "о-о-о"...
Около озадаченных иностранцев уже стоял Гусев. Оба глаза открыты. Сказал сурово:
– Сперли у обоих. Понятно вам?
– О, - проговорили Лимм и Педоти, - это непонятно.
– То есть - как непонятно? Каждый сознательный гражданин сам должен смотреть за карманами, а не ходить разиня рот, затруднять госорган - искать ваши побрякушки. Работа уголовного розыска основана на классовом принципе, но в данном случае -ваше счастье: вы наши гости, полезные буржуи, считайте - часы у вас в кармане.
Он пронзительно свистнул и с непостижимой расторопностью кинулся в толпу. Сейчас же оттуда выскочили два карманника, - помчались по селедочным бочкам, через кучи колес, ящиков и лаптей. Гусев, казалось, появлялся сразу в нескольких местах, будто три, четыре, пять Гусевых выскакивали из-за тюков и бочек.
На румяных лицах Лимма и Педоти расплывались удовлетворенные улыбки.
– Оказывается, они умеют охранять собственность, мистер Педоти.
– Да, когда хотят, мистер Лимм.
Грузчики, привалившись к перилам, говорили: - Проворный, дьявол.
– Не уйти ребятам.
– Засыпались ребята.
Хохотал меднолицый Парфенов, расставив ноги. В толпе ухали, гикали, свистели:
– Сыпь! Крой! Наддай! Вали! Вали!
И вот - все кончилось: Гусев появился с обоими часами: лицо равнодушное, один глаз опять закрыт. Лимм и Педоти захлопали в ладоши: