Неостывшая память (сборник)

Разбудили нас два молодых рослых пограничника и потребовали документы для проезда в запретную зону. Мы им смогли предъявить только запечатанный сургучом пакет и коротко рассказать о нашем путешествии в Ленинград. Строгие погранцы привели нас в свой вагон и выделили целое купе. На сытый желудок мы проспали весь долгий путь до Выборга. А там часовые границы связались по телефону со школой юнг и нас с миром отпустили.

Дорога до школы была для нас радостной, а еще два дня назад мы шли по ней скучные и растерянные. Поспели как раз к завтраку. А после камбуза постучались в дверь кабинета Заболотского, чтобы доложиться и вручить ему конверт от генерала.

На этот раз он был в благодушном настроении, хитровато прищурился и сказал, что о нашей поездке втроем к генералу ему было не так уж трудно догадаться. Затем слегка пожурил нас и пригрозил: если мы когда-нибудь чего-нибудь подобное позволим себе, то никто ни в чем нам не поможет. При этом Батя несколько раз похлопал ладонями по столу, давая понять, что аудиенция закончена. Мои щеки хорошо запомнили эти ладони. Кстати, я ни тогда, ни потом не делал секрета из того случая. Когда меня спрашивали, правда ли, что Заболотский надавал мне оплеух, я не без гордости подтверждал, что именно так все и было.

Командиров было мало, нас использовали на необременительных хозяйственных работах. Особенно нам нравилось заниматься шлюпками: тщательно драили и без того чистые банки, рыбины, весла, борта. Солнечные лучи пронзали густые кроны стоящих на берегу деревьев, падали в воду и плясали мириадами ослепительных зайчиков. Покой и радость ласкали душу, руки знали свое дело, мы лишь изредка перебрасывались словами. В перерывах растягивались на шелковой траве и молча глядели в нежно голубое безоблачное небо.

Первая половина лета 1952 года оказалась особенной, запомнилась на всю жизнь. Накануне Олимпийских игр большая группа спортсменов сборной СССР поселилась в нашей школе. Ничего удивительного: в их распоряжении был прекрасно оборудованный спортивный зал и наш обширный плац, он же стадион.

С замиранием сердца наблюдали мы за ежедневными тренировками гимнастов. Виктор Чукарин, Валентин Муратов снова и снова с необыкновенной легкостью покоряли брусья и перекладину, показывали элементы высочайшего класса. Грант Шагинян на кольцах изображал безупречный крест.

Спортсмены не могли не замечать нас, восторженных зрителей, приветливо здоровались и даже угощали шоколадом. Особенно щедрой была гимнастка Мария Гороховская.

Мне очень нравилась метательница диска Нина Ромашкова. Она без конца отрабатывала технику бросков на плацу. Кто не знает, что в школе мальчишки имеют обыкновение дергать за косички понравившихся девочек. Так и я, чтобы обратить на себя внимание, хватал диск и отбегал с ним подальше. Нина запросто могла догнать меня и поддать как следует, ведь мы были с нею в разных весовых и возрастных категориях. Но она лишь смеялась и просила добровольно вернуть спортивный снаряд. Я недолго упирался и с деланой опаской передавал диск в ее сильные руки. И опять со стороны, сидя на траве, наблюдал за ее изнурительной тренировкой.

Помнится, какую радость испытали мы, когда узнали об успехах наших спортсменов. А те, кого мы хорошо знали, – Чукарин, Муратов, Ромашкова, Гороховская, Шагинян – стали Олимпийскими чемпионами! И как же расстроились проигрышу в финале советских футболистов югославам! Надо было им тренироваться на нашем стадионе, мрачно шутили мы.

Первого сентября я задолго до занятий пришел в семилетнюю школу № 11. Находилась она в центре города на большой Школьной площади. Все происходило так, как во всех школах страны: общая линейка, речи директора школы и кого-то из родительского комитета, первый звонок. На меня глядели с любопытством: среди привычных школяров затесался парнишка в морской форме. Сначала я чувствовал себя не в своей тарелке, но вскоре всё утряслось, и учителя, и одноклассники ко мне быстро привыкли. Я был старше ребят и девчонок своего седьмого «б» на целых два года. Учеба давалась трудно: эти же два года прошли со времени окончания шестого класса, многое забылось. Но я изо всех сил старался, боялся подвести своих командиров. По всем предметам получал пятерки и четверки. Вот только с алгеброй не мог поладить: выше тройки прыгнуть не удавалось. Избрали меня секретарем комсомольской организации школы. Нагрузка была не очень трудная, но, признаюсь, приятно щекотала самолюбие: принимал членские взносы, проводил собрания, политинформации, являлся по вызову в райком комсомола. В конце октября даже был приглашен на собрание городского актива. Первый секретарь райкома партии Пуголовкин, принимавший участие в ХIХ съезде ВКП(б), делал доклад, рассказывал о своих впечатлениях. Самое же главное – он видел Сталина! При имени вождя все вставали и устраивали овацию. Вместе со всеми и я вскакивал с места и восторженно аплодировал.

В новый распорядок дня втянулся легко. Утром, едва успев позавтракать, мчался без передышки в город не дорогой, а ухабистой прибрежной тропинкой. На уроки не опаздывал никогда. После уроков своим свободным временем не злоупотреблял, уже не торопясь, возвращался домой. На камбузе меня ждал обед. В свободном классе делал домашние задания. А вечерами по укоренившейся привычке посещал семью Волковых.

Зимою часто бегал в школу на лыжах. Однажды в сильный мороз на бегу мне стало жарко, я сдвинул шапку на затылок и не заметил, как отморозил уши. Снова пришлось доктору надо мною потрудиться.

Заболотский и его замполит Яковлев были довольны моими успехами. Им ни разу не пришлось посетить родительские собрания.

В феврале произошел случай, о котором всегда вспоминаю с улыбкой. Но тогда было не до улыбок. Едва вернулся из города и направился на камбуз, как меня увидел командир взвода старшина Юдин и сказал, что меня приказано немедленно привести в кабинет начальника школы. В чем дело, он не знает, знает только, что приехала какая-то комиссия.

В кабинете начальника школы были двое: подполковник Заболотский и плотного телосложения капитан первого ранга. Батя сразу же вышел, а каперанг усадил меня в кресло, сел напротив и стал расспрашивать, как живу, какие у меня отметки в школе, есть ли друзья, не обижает ли кто-нибудь меня. Я коротко отвечал и никак не мог понять, зачем он задает эти ерундовые вопросы.

«Значит, у тебя все хорошо, а вот скажи: Заболотский тебя бил?» – неожиданно спросил он и строго уставился мне в глаза.

«Если задает этот вопрос, значит, знает, но как же я могу выдать Батю?!» – застучало в мозгу. Горло перехватило. Я не отвел глаз, но лишь отрицательно помотал головой.

«Что молчишь? Я же тебя спрашиваю, – улыбнулся каперанг. – Нам известно, что он тебя бил. Отвечай, только не ври».

«Нет, он меня никогда не бил», – сказал я.

«Значит, люди врут, наговаривают, по-твоему? Для чего?»

«Не знаю, товарищ капитан первого ранга. Но он меня не бил никогда», – твердо произнес я.

«Ладно, можешь идти. Мы разберемся», – сказал каперанг и встал.

Я вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собою дверь. В маленьком коридоре перед окном стоял Заболотский.

«Ну что, заложил своего Батю?» – негромко спросил он.

«Никак нет!» – так же негромко доложил я.

Батя развернул меня, легонько шлепнул ладонью по тощему заду, и я радостно взлетел по трапу на камбуз.

День 5 марта 1953 года стал черным днем календаря: умер Сталин. Из репродукторов звучала траурная музыка. В школе были отменены уроки. Нас построили на линейку. Все были растеряны, плакали. Выступающие преподаватели и кто-то из райкома не могли сдержать рыданий. Я держался изо всех сил: моряку не пристало лить слезы даже в такой трагический день.

Школа юнг была одета в черный креп. Мрачное настроение объединило и командиров, и воспитанников. Никто не представлял, что будет со страной, со всеми нами без великого вождя…