Неостывшая память (сборник)

Учительница с удовольствием пила чай маленькими глотками и, посмеиваясь, рассказывала о своем путешествии. А путешествие свое начала от моста Лейтенанта Шмидта. Подходила к вахтенному каждого корабля и спрашивала, не здесь ли служит ее ученик. Набережная длиннющая, кораблей – многие десятки, никто не знает какого-то Друяна. Морозец с ветерком донимает, но сдаваться не хочется. Так и дошла, окоченев, до самого конца набережной.

Все в классе уже знали, что ее терзает туберкулез. Это же надо, из-за меня, болвана, проделать путь, который не каждый здоровый человек может осилить! У меня не находилось слов. Сара Ионовна стала рассказывать, как в детстве любила зиму, катание на лыжах, как в студенчестве переходили по протоптанной тропинке заснеженную Неву от университета до Адмиралтейства. А университетские годы – самые счастливые, мне это еще предстоит узнать.

А я лишь мог повторить то, что говорил раньше о трудности учебы: математику, физику, химию нахрапом не возьмешь. Она заметила, что для филологии эти дисциплины не пригодятся, а в школе педагоги все же входят в положение рабочих людей, не бывают слишком уж строгими. Целых полтора года отучился, остается еще каких-то полтора года. Надо заставить себя учиться. В школу надо обязательно возвращаться.

Отогревшуюся учительницу я посадил в трамвай около Горного института и уже в хорошем расположении духа вернулся на буксир. В понедельник знакомой дорогой пришел на завод «Электроаппарат», где проходили занятия нашей школы. Костя Герасимец, с которым я всегда на уроках сидел рядом, обрадовался моему внезапному появлению. Сара Ионовна, как всегда стоя у печки и кутаясь в теплый платок, вела урок. О ее визите на мой буксир я не захотел никому говорить. А она наверняка рассказала своей подруге – учительнице английского языка Анжелике Пименовне. Эта необыкновенной, аристократической красоты молодая женщина стала особенно внимательна ко мне, старалась хоть как-то подтянуть мой чудовищный английский.

По Неве сплошным потоком неслись маленькие льдинки и ледяное сало. Большой лед уже прошел. Прошли благополучно на буксире и плановые испытания на стоянке. И вот теперь мы направились в устье Невы на ходовые испытания. На мостике рядом с капитаном находился проверяющий. За штурвалом стоял мой сменщик, а я был готов по приказу прыгнуть с металлическим тросом в руках на стоящую на якоре бочку, продеть его в рым – толстое кольцо бочки, – мгновенно вернуться на борт и укрепить трос за кнехт. Дело нехитрое, но требующее сноровки и расчетливости в движениях. Было зябко, сильный ветер гнал низкие тучи. Но я был защищен от холода добротной телогрейкой, ватными брюками, на ногах были надеты кирзачи с портянками, на руках – теплые рукавицы.

Я не знал, что по приказу проверяющего капитан был объявлен условно убитым, а вместо него командование буксиром принял его помощник.

Раздалась ожидаемая команда: «Встать на бочку!» Окрашенная в красный цвет бочка стремительно приближалась. Вот она уже около борта. Прыгаю на нее, но трос не успеваю продеть в рым: бочка мгновенно уходит под корпус судна, а я остаюсь на плаву, выпустив трос из рук. Как потом оказалось, помощник капитана грубо ошибся: подошел к бочке не с подветренной стороны, а с наветренной. Вот я и попал в неожиданный переплет. Сильным течением меня отбросило от буксира.

Сначала воздух в ватной одежде поддерживал мою «плавучесть». Но очень скоро меня ощутимо потянуло вниз. Безуспешно попытался освободиться от ватника, стянуть сапоги. В отчаянии хватался за проносящиеся маленькие льдинки, старался двигать отяжелевшими ногами. Внезапно над собою увидел низкую корму родного РБ 122. Это капитан взял командование на себя, приказал спустить шлюпку, но что-то там заело, да и времени на эту операцию было в обрез. И тогда, маневрируя двигателями, он осторожно приблизил буксир ко мне. Из последних сил ухватился я за точно сброшенный спасательный круг. Не помню, как оказался на палубе.

С меня сразу сорвали одежду, но, конечно же, в аптечке не оказалось ни капли спирта для растирания. Тогда опытный боцман затолкал меня в душ. Сначала пустил ледяную воду. Потом чуть разбавил горячей водой, потом вода становилась теплее, еще теплее, потом пошла совсем горячая. Распаренный, улегся на койку и очень быстро под двумя одеялами заснул. Проснулся совершенно здоровым, даже ни разу не кашлянул. И только тогда испугался: все могло окончиться очень даже скверно.

Девятый класс остался позади. Годовые отметки оказались вполне приличными. Как хорошо, что Сара Ионовна выдернула меня зимой обратно в школу! Кто-то радовался за меня, удивлялся моей настырности, кто-то по-хорошему завидовал. А были и такие, кто с ехидной усмешкой говорил: «Учись, учись, все равно дураком помрешь, ученый!»

Узнав, что мне осталось учиться год, капитан поинтересовался, куда я собираюсь поступать после десятилетки. Я откровенно ответил, что хочу учиться в университете. Мы были вдвоем в рубке, но Илья Семенович, как бы призывая свидетелей, направил на меня указательный палец и, ухмыляясь, возмущенно произнес: «Видали? Университет! Моя дочка два раз поступала в институт водного транспорта, а он – в у-ни-вер-си-тет! Ха-ха-ха!»

Больше я никому никогда не обмолвился о своей мечте, отделывался общими словами, если спрашивали о моих планах на будущее.

У нас появился новый боцман – высокий симпатичный человек Михаил Гусев. Приехал он из Ессентуков поступать в ЛГУ на отделение журналистики, но потерпел неудачу и, решив все же оформиться на заочное обучение, устроился на короткое время на наш буксир. Говорил, что у него уже есть практика работы в газете, но обязательно нужен диплом об окончании высшего учебного заведения. Лишний раз я понял, что поступить в университет мне будет неимоверно трудно. Надо готовиться заранее, уже сейчас. Начал снова штудировать учебники русского языка и литературы, читал и перечитывал классиков по школьной программе. Лишь изредка позволял себе сходить с приятелями в кино, на танцы, навещал брата, но чаще – семейство тети Лизы.

Приходилось бок о бок жить на буксире с самыми разными людьми. Одни оставили в памяти теплые воспоминания: Валя Ларионов, Ляпыч, Миша Мершин, Валентин Соловьев, Дина Алексеенко, Миша Гусев, второй помощник капитана Семен Лукич, который делал вид, будто не замечает, что я читаю на дежурстве у трапа, а то и дремлю, привалившись к переборке. Но были и типы вроде Бориса Аблова. Их я сторонился, даже побаивался.

Однажды летом на стоянке меня вместе с матросом лет тридцати отправили очищать стены танка – вместительной емкости для хранения питьевой воды. Через узкую горловину мы влезли внутрь и принялись за дело. Но работал в основном я. Напарник сначала лишь изображал деятельность, вяло орудуя скребком, а потом присел в уголок, сообщив, что от работы кони дохнут, а он еще хочет хорошо пожить. Затем во все горло, благо никто не слышит, начал распевать блатные песни о ворах, бандитах, дешевках-шалашовках. А когда перешел на частушки, я даже работать перестал. Похабных частушек еще в деревенском детстве наслушался, но тут мужик распевал не о дролях, изменах, колхозных делах, а о лагерных порядках, о сволочах Берии, Молотове, Ворошилове и о самом Сталине! Я понял, что человек этот долго хлебал баланду в местах суровых и дальних.

«Что пасть разинул? – прервал пение напарник. – Не слыхал такого? Слушай, пока я жив, внимай, фраерок. И не вздумай стукнуть кому-нибудь. Понял? Да и кто докажет, чего я тебе пел, мы же тут вдвоем, верно?»

Я ошарашенно молчал. А потом снова принялся за дело.

При ежедневных встречах он или хмурил брови, или весело ухмылялся.

С моим ровесником Мишей Мершиным мы, как тогда говорили, покорешевались. Он недавно приехал из Москвы и устроился к нам матросом. Мне нравились его надежность, деликатность, улыбчивость, готовность при любых обстоятельствах прийти на помощь. А бросил он столицу и школу… из-за любви. Так случилось, что он всей душой полюбил свою учительницу. Чувство оказалось взаимным. Их резко осудили и педагоги, и родители. Об этой драматичной истории он мне как-то поведал взволнованно и со слезами на глазах. Помню, что звали ее Клава Нудьга. Он часто писал ей письма и очень скучал. Иногда я с ним или с Валей Ларионовым гулял по городу, как когда-то со Стасиком Федониным. Мы с интересом осматривали первые станции ленинградского метро. Всего десять лет прошло после войны, а уже появилась такая подземная красотища!

Первого сентября 1955 года пришел в школу уверенным, что непременно – кровь из носу! – окончу десятый класс. Как и раньше, моим соседом по парте был Костя Герасимец. К месту и не к месту он не забывал с гордостью утверждать, что в нем течет польская кровь. В доказательство даже подарил мне свою фотокарточку с надписью на непонятном языке. Парень он был добродушный, хорошо учился. Однажды я был у него в гостях. Жил он с мамой на Разъезжей улице.

В середине октября в Ленинград с визитом вежливости прибыл английский авианосец «Триумф». Размеры этого монстра впечатляли. Ни до, ни после я не видывал ничего подобного. Мы вместе с другими мощными буксирами осторожно и медленно провели его знакомым маршрутом, поставили на бочки посреди Невы, ниже моста Лейтенанта Шмидта. Задача РБ 122 была точно такой же, как и год назад, когда на этом месте стоял шведский крейсер. Стоянка нашего буксира была напротив авианосца – у дебаркадера, на стороне Васильевского острова. У меня сохранилась фотография, сделанная кем-то с моста. На ней внушительный «Триумф», а справа, у берега – РБ 122. Спокойная Нева, мирная, тихая картинка, которую, казалось, ничто не может нарушить.