Неостывшая память (сборник)

Лёнька был на целых четыре года старше меня. В университет он поступил после службы в частях береговой обороны вполне взрослым, сложившимся человеком, хотя внешне ничем от остальных не отличался. Роста был невеликого, телосложения явно не спортивного, лицо – обыкновенное лицо, но зато глаза умные, пытливые, живые. В них так и бегали веселые, ироничные чертики. Добрый нрав, врожденная интеллигентность сразу же располагали к нему, магнетически притягивали.

На центральной усадьбе мы получили кроме всего прочего небольшую тушку поросенка и полтора десятка обезглавленных при нас цыплят. В разговоре на обратном пути я обмолвился, что не очень-то жажду готовить свинину. То ли дело курятина: быстро готовится, и вкус – пальчики оближешь. Лёнька это запомнил и вечером шепнул девочкам, что мы привезли вполне здорового поросеночка, а вот цыплятки уже перед насильственной смертью хворали. Конечно же, девчата поголовно проголосовали за то, чтобы им на съедение был передан поросенок.

Здесь, в Замошье, мне исполнилось двадцать лет. Вечером наша изба была переполнена. Долго и шумно рассаживались. Старт веселью неожиданно дали хозяева. Узнав, что у кого-то из нашей братии нарывает палец, бабка спросила лежащего на печи деда Ипата:

– А ежели на пальце надрыв, то что?

– Постять! – без промедления под общий хохот ответствовал дед.

Девочки торжественно водрузили на стол собственноручно испеченный пирог с ягодами. Шутки, веселый гомон, смех, песни, стихи и – ни капли спиртного! Галя Анопченко подарила мне забавное стихотворение от имени подружек, которое заканчивалось:

Поэтому мы тра-та-та, —Ведь просто-напросто талантовУ нас немножко не хвата!

Лёня Левинский прочитал несколько своих стихотворений, которые понравились всем. В полной же мере я тогда еще не готов был их оценить. Лишь позднее в значительной степени благодаря Лёне я пришел к пониманию поэзии. «Мы больше кожею, чем чувствами, искусства чувствовали власть», – так писал Лёня о нас, тогдашних, молодых, жадных до жизни. Одно из стихотворений, прочитанных им в Замошье, навсегда врезалось в мою память:

Когда-то, в давние года,В мороз или в теплынь,Из камня капнула вода:Тинь-тинь.И побежала по камням,Украв у неба синь,На каждом камешке звеня:Тинь-тинь.И дальше вниз, и ниже с гор —Ласкать лицо долин,Чертить затейливый узор:Тинь-тинь.Все дальше: горизонт увлек.Но… правда – как полынь:Она забыла про исток,А он… забыть ее не смог:Тинь-тинь.

Эту лирическую миниатюру молодой поэт сумел наполнить глубоким смыслом, соединить в одно целое зрительный и звуковой образы. Через много лет я со слезами прочитал это стихотворение на похоронах своего друга.

Занимались мы с Лёней в разных группах: он – во второй русской, а я – в третьей, но после Замошья не мыслили себя друг без друга, на всех жизненных перепутьях находились друг от друга «на расстоянии вытянутой руки».

На протяжении всего первого курса Лёнька обходился без общежития. Знакомый его родителей Владимир Андриолетти предоставил бедному студенту свою комнату в коммуналке на Пятой Красноармейской улице. Сам же владелец столь роскошной фамилии жил у жены. Зная, как мне неловко стеснять брата с невесткой в родительской комнате, мой друг перетащил меня к себе. Мы с ним жили – нет, скорее обитали! – в огромной комнате с двумя окнами и высокими потолками. Главным ее украшением служил дивной красоты старинный изразцовый камин. За стенкой жил профессор египтолог с женою. Был он маленького росточка, с кругленьким животом и бородой клинышком. Между собой с легкой руки Лёньки мы называли его не иначе как Кит. Для этой неразговорчивой пары самым главным была тишина. Мы в этом смысле для них были идеальными соседями.

После занятий спешили к себе, обменивались впечатлениями о преподавателях, запоем читали газеты – еще бы, на дворе набирала силу хрущевская оттепель, можно было говорить и публиковать то, что совсем недавно было недопустимо. С каким упоением мы прочитали и тут же перечитали в «Правде» рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека»! А сколько вечерами проглотили стихов самых разных поэтов! До сих пор в памяти остались строки Якова Акима, напечатанные в сборнике «Литературная Москва»:

Разве умирают, как в романах,Пригласив парторга в кабинет,Чтоб успеть о графиках и планахНа прощанье высказаться. Нет!Просто смерть коварную подножкуНашему товарищу дает.Просто вызывают неотложку,И она опаздывает. Вот…

Мы стали посещать занятия Литературного объединения. На одном из заседаний благосклонно обсудили и Ленькины стихи. Некоторые из них были опубликованы в феврале 1957 года в трогательно свернутом из полос газеты «Ленинградский университет» шестнадцатистраничном сборничке «Разведка». А еще через год – в солидном сборнике «Стихи студентов Ленинградского университета».

Руководили ЛИТО доцент (позднее – профессор) кафедры советской литературы Евгений Иванович Наумов и поэт Вадим Сергеевич Шефнер. В те годы все школьники страны осваивали русскую советскую литературу по учебнику, авторами которого были А. Дементьев, Е. Наумов, Л. Плоткин. Естественно, нам с Лёней сразу же захотелось познакомиться с поэзией Вадима Шефнера. Прочитав его только что изданную книгу под непритязательным названием «Стихи», мы навсегда стали верными поклонником творчества этого выдающегося художника слова. Кстати, редактором этой книги был Е. И.Наумов.

В разные годы, еще до нашего поступления в университет, членами ЛИТО были Владимир Алексеев, Василий Бетаки, Александр Крестинский, Вольт Суслов, Владимир Торопыгин, Олег Шестинский, Майя Борисова, Юрий Голубенский, Игорь Масленников, Галина Усова и другие. Все они оставили заметный след в отечественной литературе.

Среди нашей братии выделялся поразительно серьезный Илья Фоняков, чью первую книгу стихов «Именем любви» мы вскоре держали в руках и очень гордились успехами своего старшего товарища.

Девчонки были готовы носить на руках Валентина Горшкова за его лирические стихи. Он был действительно талантлив, покорял изощренной «бальмонтовской» звукописью:

…И лодка врезалась шуршаШершавыми бокамиВ густую стену камыша,И шла, и шла, покаместОн не сомкнулся позади,И, выгнувшись упруго,Как скакуна, не осадилНепрошеного друга.И я всё вижу, как сейчас,Отчетливо и резко:Восторг твоих счастливых глаз,Светящихся до блеска.Над нами небо – на двоих.И нас на свете – двое.И ты – моя, и у твоих,Обрызганных волною,Чуть-чуть озябших, без чулок, —В загаре ли, в пыли ли,Любимых мною стройных ног —Головки белых лилий!

Очень жарко обсуждались стихи Арсения Семенова, Валентина Верховского, Бориса Половникова, Виля Петрицкого, Александра Лущика, Якова Гордина…

Ходили мы на многочисленные городские поэтические вечера. На них было шумно, полемично, всегда интересно. Сильные молодые поэты группировались в ЛИТО Горного института – Леонид Агеев, Владимир Британишский, Лидия Гладкая, Глеб Горбовский, Александр Городницкий, Олег Тарутин… С гордостью они именовали себя «ГЛЕБ гвардии СЕМЕНОВским полком». И это вполне закономерно: всех их выпестовал замечательный поэт и педагог Глеб Сергеевич Семенов. Горняки выпустили свой сборник стихов в 1956 году. Трагические венгерские события в октябре – ноябре заставили перепуганных партийных идеологов начать постепенно закручивать гайки, особенно обращая внимание на творческую молодежь. На комсомольском собрании студентка геофизического факультета Лидия Гладкая прочитала стихотворение, которое горячо восприняла аудитория, но которое не могло не возмутить кураторов от Смольного:

Там красная кровь – на черный асфальт,там русское «Стой!» – как немецкое «Halt!»«Каховку» поют на чужом языке,и наш умирает на нашем штыке.А здесь – равнодушье (с тоской пополам)тащит людей по ничтожным делам,философы плачут над лужами водки,на танцы спешат красюки и красотки.А комсомольцы с унылым задоромфальшиво гнусят фестивальные хоры,и, если не слышат соседи и теща,скулят сопляки про Сенатскую площадь.…«Аврора» устало скрипит у причала:Мертвою зыбью ее укачало.