Непотерянный рай

Анджей будто только и ждал, когда она сядет напротив него. Глотнув кофе, он похвалил его, одобрительно покачав головой, и начал без вступления:

— Не сердись, Эва, что я уже в который раз задаю тебе один и тот же вопрос. Скажи, ты любишь меня?

— Ты лучше меня знаешь это.

— Нет, скажи, что любишь, для меня сейчас это очень важно.

— Очень люблю. Но в чем дело?

— Я потащил тебя домой, потому что мне надо поговорить с тобой откровенно и очень серьезно.

— Даже страшно становится от такого начала. По-моему мы всегда разговариваем серьезно.

— Иногда и шутим, и может быть, как раз в такие минуты чувствуем себя особенно счастливыми. Но сегодня мне очень не по себе, мне нужно объяснить тебе все. Только сначала ответь, ты действительно хочешь быть всегда со мною?

— Всегда, всегда, всегда! Этого достаточно? Я могу даже поклясться.

— Клятвы ни о чем не говорят. Я тоже дал клятву когда-то, а сейчас вынужден нарушить ее. В последнее время я почувствовал, что больше не могу лгать.

— Ну меня ты, надеюсь, не обманываешь, я верю всему, что бы ты ни сказал. Если ты и обманываешь, то только свою жену.

— Да, я обманываю ее, скрываю правду, и это чертовски мучительно, невыносимо. Никак не могу обрести себя. За что ни возьмусь, ничего путного не выходит, собственными руками уничтожаю сделанное и все ругаю, ругаю себя.

— Зачем ты так поступаешь? — Эва умолкла на мгновение, не решаясь высказать то, что думала. Но, видя, в каком он разладе с самим собой, вдруг осмелилась и продолжила: — Я ее не знаю, но из того, что от тебя слышала, поняла: брак не принес тебе счастья. Ты сам говорил мне, что твое супружество погубило твой талант. Ну не погубило, талант не убьешь, семейная жизнь мешала тебе быть самим собой.

— Говорил.

— Тогда скажу тебе прямо и, пожалуйста, не сердись на меня. Почему ты до сих пор не развелся с ней?

Наконец прозвучало это слово «развод», висевшее вот уже несколько месяцев над ними, как назойливое комариное жужжание.

И в эту напряженную минуту он произнес слова, которых она никак не ожидала:

— Раз ты так спрашиваешь, я должен наконец рассказать тебе всю правду. Мы с ней не женаты. Формально мы не супруги.

Эва от неожиданности зажмурила глаза:

— Как не супруги? Ты сам сказал, что вы поженились во время войны в какой-то деревушке.

— Не совсем так. Я сказал тебе это потому, что не знал тебя настолько, чтобы быть откровенным до конца. А сегодня мне надо сказать тебе всю правду. Все считают, что мы настоящая супружеская пара и что у нас есть «бумаги», но дело обстоит по-иному. На самом деле это знаем только мы двое, а с сегодняшнего дня еще и ты посвящена в эту тайну. Мы живем с ней без регистрации брака почти двадцать лет, потому что, когда познакомились, она уже была замужем, а муж не давал развода. После войны его не было в Польше.

Для Эвы это было так неожиданно, что в первое мгновение она просто не знала, как вести себя. Верить или не верить? Почему он до сегодняшнего дня не говорил об этом? Может, боялся признаться, что руки у него не связаны и он может в любую минуту порвать с той женщиной, наверное жеманной старой выдрой, — Эва вдруг плохо подумала о ней, — которая вскружила голову молодому парню. Но что стоит за этим необычным и неожиданным признанием?

— Скажи, зачем ты все это рассказываешь мне? Я не знаю, радоваться мне или грустить. Теперь я вспоминаю, ты не раз бывал расстроен, но меня всегда покоряли твоя правдивость и спокойствие. Вот и сегодня ты опять на себя не похож.

— Раньше я об этом не задумывался, но, с тех пор как познакомился с тобой, меня все чаще и чаще одолевают беспокойные мысли.

— Что же тебя тревожит?

— Знаешь, мне легче было бы разойтись с Ренатой, если бы мы были официально зарегистрированы.

— Никак не пойму твоих рассуждений, может, я просто глупа для этого. Мне кажется, что легче разойтись, если брак не оформлен.

— Это только кажется. Видишь ли, брак — это договор, кто-то является его свидетелем, кто-то его утверждает. И когда расторгается такой договор, ты получаешь официальное освобождение от данного тобой слова, происходит какой-то процесс, постыдный конечно, но у обеих сторон есть возможность для защиты или для доказательства необходимости перемен, можно, наконец, возражать против чего-то…

— Ну, еще и торг! Мерзость, мне рассказывали подруги, двое из них уже развелись. Но куда ты клонишь?

— Хочу тебе объяснить. В данном случае все заключается только в том, что я дал слово, в доверии к человеку. Двадцать лет тому назад я сказал ей, что она может не беспокоиться о своей судьбе, пока я жив. Никто не может освободить меня от слова, которое я дал тогда: ни ксендз, ни чиновник с золотой цепью на шее, ни судья.

— Она может.

— Да. Если захочет.

— Ты с ней когда-нибудь говорил об этом?

— Никогда. Разговор мог быть только один, разрыв. Я нарушу свое слово, сама она никогда не пойдет на развод.

— Выманила у тебя это слово, она опытная женщина, намного старше тебя. Тебе было двадцать лет. Это еще не возраст мужчины, ты был молокосос. Конечно, она никогда не согласится, из-за бабского эгоизма. Скажет, что любит тебя и что покончит с собой. Так всегда было и так всегда говорят, даже газ открывают, а потом живут себе. Ты ее, наверное, еще любишь? Скажи правду.

— Раньше, пожалуй, любил, а может, это мне только казалось. Было страшное время — началась война. Сколько делали глупостей, сколько было безумства, какие героические поступки совершались. Так хотелось получить хотя бы кроху счастья. Во время Варшавского восстания боялись за завтрашний день, но влюблялись, клялись в вечной любви, а через несколько дней погибали на баррикадах или в подземном канале. Всесильное время войны управляло людьми: обостряло чувства, ускоряло движение жизни, которая завтра могла оборваться. Ночью клялись, на рассвете погибали. Я познакомился с Ренатой на шоссе во время бегства от немцев из Варшавы…

Он замолк, и она боялась прервать паузу. Нет, еще нельзя идти в атаку, восстанавливать против Ренаты.

— Именно в такую ночь я и поклялся ей. Это была ночь огня и канонады, крови и страха. Мы вместе провели эту ночь сначала на шоссе, а потом в доме еврея-трактирщика в деревне под Сарнами. Трактирщица пригрела нас, пустила под свой кров, накормила горячим ужином и даже сенник бросила на пол в кухне. Рената была очень красивая, а я был очень молод…

Он опять умолк — видно, не легко давались ему эти откровения.

— Боюсь показаться сентиментальным и чрезвычайно впечатлительным. Но все было именно так, как я рассказываю, мы поклялись друг другу в любви на сеннике в кухне в этой корчме. Помню, была пятница, а на другой день мы повторили свою клятву в деревенском костеле… сами перед собой.

— И перед богом. Ей хотелось, чтобы ты подтвердил клятву, и потащила тебя к алтарю.

— Никто никого не тащил. Я собрал цветы, преподнес ей и предложил зайти в пустой костел, хотел отпраздновать и освятить нашу любовь.