Неправильный диверсант Забабашкин

— Так мало? Так что ж ты тут со мной болтаешь ни о чём?! А ну давай быстрее ищи подходящее под посадку поле. На него будем садиться.

— А Ольденбург?

— А Ольденбург твой подождёт. Не до него пока. Но ты не волнуйся, туда я чуть позже обязательно загляну. Однако именно сейчас, когда нас там ожидают, направляться туда мы не будем. Лучше приземлимся где-нибудь в сторонке. Чтобы лишних вопросов не было. Ферштейн?

— Да. Но это опасно!

Я оценил его бледный вид и спросил:

— Ты разбиться при посадке, что ль, боишься? Ты на себя бы в зеркало посмотрел — в любой момент помереть можешь. Тебе помощь врачей нужна как можно скорее, а ты про «разбиться» думаешь.

— Да, боюсь р-разбиться, — прокашлял фриц. — П-поймите, этот самолёт не предназначен д-для посадки на обычное фермерское п-поле. При касании с землёй шасси может н-не выдержать и оторваться, повредив обшивку и топливные б-баки. М-мы можем вспыхнуть, как свеча!

— А ты эти шасси убери и сядем на пузо.

— Оно в данной модели самолёта н-не убираемое!

— Ну, ничего. Может, обойдётся, — успокоил его я. — Как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест. Ты о себе лучше думай. И о врачах, которые тебе помогут. О жене своей думай и о маме. Помни, что у тебя ранение, и оно очень серьёзное, а это значит, что чем быстрее тебе окажут квалифицированную медицинскую помощь, тем больше шансов у тебя выкарабкаться. Вот это не забывай. И старайся сделать все, чтобы сесть нормально.

И, нужно сказать, я его не обманывал. Ему действительно срочно нужен был медик, уж вид у него был, что называется, краше в гроб кладут. Скорее всего, вошедшие в его тело пули наделали делов и вызвали множественные кровотечения.

Впрочем, стоит отметить, что судьба противника сейчас меня волновала в последнюю очередь. А вот в первую очередь, как это ни удивительно, меня волновала моя судьба. И дело тут было в том, что сейчас, в данный момент времени и жизни, я очень, очень-преочень боялся умереть. Нет, не в том смысле, что боялся смерти. Смерть мне была абсолютно побоку, я боялся умереть именно сейчас, когда я ещё не увидел ни Гамбурга, ни Берлина, ни даже того же Ольденбурга, как и других немецких городов. Ведь теперь, когда понял, где нахожусь, я очень захотел посетить все города и веси данной территории, чтобы воздать им полагающиеся в нашем случае почести, то есть заняться самой настоящей зачисткой скверны.

И умереть до того момента, как осуществлю задуманное, действительно сейчас очень боялся. Это было бы непростительно.

— Хочу н-напомнить, что топливо у нас всё ещё имеется, и п-приземляться опасно, — посмотрев на приборную панель, сказал пилот.

— ОМeinGott!! — воскликнул я на иноземном.

Нужно было срочно что-то решать. Немецкий город, в который меня решили заточить, с каждой секундой неумолимо приближался. И чем ближе мы к нему были, тем меньше шансов у меня оставалось выбраться из этой передряги живым.

Через секунду в голову пришла вполне здравая мысль, и я, покрутив пальцем перед лицом пилота, сказал ему:

— Уходи в сторону, и лети туда.

— На север?

Я вновь покрутил пальцем.

— На юг? — по-своему понял пилот.

— Да хрен его знает, — взорвался я. — Лети куда угодно, лишь бы не туда, куда мы летим сейчас. Гамбург на западе?

— Да.

— Тогда разворачивайся ровно на сто восемьдесят градусов и лети на восток. А как топливо будет кончаться, будем искать подходящее для посадки место и там приземлимся. Понял? Исполняй!

Пилот не стал перечить, а повернул штурвал и вышел на новый курс.

Неожиданно заработала рация. Оказалось наш борт вызывают.

— Ответить? — морщась от боли, поинтересовался фриц.

— Нет, конечно, — категорически заявил я.

Вступать в радиоигру с противником у меня не было никакого желания. Во-первых, я опасался, что меня вычислят и начнут нервничать. А во-вторых, боялся, что, нервничая, они пошлют на поиски этого самолёта другие свои самолёты. Возможно, даже, истребители, которые без лишних слов собьют такую опасную для немца чуму под названием «Забабаха» к чёртовой бабушке. То, что мне сейчас удалось переиграть фрицев из-за их разгильдяйства, вовсе не означало, что в штабе местной авиации не сидит какой-нибудь профессиональный аналитик, который очень быстро сложит два и два.

«Лучше будем играть в молчанку, — решил я, задумываясь над своим будущим. — Вот же ж судьба-злодейка. Взяла да и закинула меня туда, куда я рассчитывал попасть только в 1945-м. Удивительно! Но раз так вышло, то нужно понять, что мне теперь делать, если, конечно, я при будущей посадке выживу. Впрочем, будем оптимистами и посчитаем, что выживу. Так имеет ли мне смысл после этого возвращаться на территорию СССР и продолжать вести войну на фронте? Или же, раз так вышло, имеет смысл организовать свой индивидуальный фронт здесь, в центре фашистской Германии?»

Вторая идея была очень заманчивой. Конечно, она, в свою очередь, создавала огромное количество проблем, которые мне предстояло бы решить. И одной из ключевых была бы проблема легализации в стране противника. Как мне к этому подойти, я пока даже не знал. Вопрос был сложный, и без вдумчивого анализа решить его было невозможно. Да и сама ситуация тоже требовала расширенного всестороннего анализа.

«А вообще, с ума сойти можно, — размышлял я, бесцельно глядя за стекло. — Меньше суток назад я воевал с гитлеровцами под Новском и Троекуровском, беспощадно их уничтожая, а сейчас лечу к ним в „гости“. Правда, лечу не по доброй воле, и дальнейшая моя судьба, скорее всего, будет незавидная. Наверняка меня ждут арест, пытки, боль и страдания. Но всё же, пока я жив, то шанс на спасение, вполне возможно, сумею найти. Главное, вовремя понять, что это именно он — тот самый шанс. И, поняв, уже не упустить его».

А между тем, минут через пятнадцать-двадцать приборы показали, что топливо почти на нуле.

— Всё, садимся, — приказал я, выйдя из раздумий о превратностях судьбы.

И в ответ услышал неожиданное:

— Я не могу сейчас садиться. Под нами город.

— Что?! Какой ещё нахрен город?! — мешая русские слова с немецкими, выругался я и тут же зашипел на пилота: — Ты зачем над городом летишь, дурья твоя башка, если видишь, что у нас бензина нет, или на чём вы тут летаете?!

— Господин в-вы приказали развернуться строго на с-сто восемьдесят градусов, и я это с-сделал, — вжал голову в плечи тот.

— А почему раньше не сказал, что топлива уже нет?

— Я г-говорил. Н-не раз говорил. Но в-вы молчали. И я продолжил л-лететь тем курсом, который вы мне ранее задали.

«Ёлки-палки, неужели я сейчас спал? Да ещё и стоя?! Ужас какой», — пронеслась мысль в голове, а вслух закричал, показывая рукой:

— Сворачивай нахрен вон туда!

Не знаю, сумел ли понять пилот весь смысл моего пронзительного спича, но кое-что уловил и ответил на все высказанные претензии очень просто.

— Поворачиваю!