Неправильный диверсант Забабашкин

Через какое-то время проснулся от ощущения, что мы взлетаем. Открыл глаза и недоумённо посмотрел по сторонам.

«Ничего себе! Это что, меня глючить, что ль, стало?! А что случилось-то? Мы ж уже взлетали?», — напрягся я.

Но, посмотрев на спокойно сидящих по бокам охранников и остальных находящихся на борту фашистов, понял, что они к этому относятся вполне спокойно. Все сидели с закрытыми глазами и, вероятно, тоже дремали. Я хотел было постараться проанализировать случившееся, но не смог это сделать, потому что навалившаяся свинцовая усталость вновь увела меня в мир сновидений без снов.

Проснулся от того, что самолёт довольно существенно тряхнуло. На этот раз никто никуда не взлетал, вероятно, мы просто попали в турбулентность. Сидевший напротив меня Фишер никак не отреагировал на это происшествие, продолжив отдыхать с закрытыми глазами. Охранники же, что находились рядом, не спали. И как только заметили, что я проснулся, тут же повернулись ко мне.

— Не прилетели ещё? — Поинтересовался я, перейдя на немецкий, и, от души зевнув, вновь закрыл глаза, тем самым показывая им, что продолжаю дремать.

Но на этот раз я спать не собирался, а через чуть прикрытые веки стал наблюдать за окружающей нас обстановкой. С охранниками было ясно — они бдели, а вот дядя со своим племянником о чём-то негромко разговаривали. Причём полковник отчего-то ёрзал на месте, постоянно посматривая на часы.

Через какое-то время он поднялся и направился через весь корпус, пройдя мимо нас, в сторону хвоста.

Я сразу же понял, что это мой шанс.

Как только дверь за немецким офицером закрылась, я охнул, поморщился и вскрикнул, сгибаясь:

— А! Живот скрутило. Ведите в туалет! Быстрее!

Сидящий напротив Клаус Фишер приоткрыл один глаз и посмотрел на охрану.

— Там господин полковник, — отрапортовал тот, что сидел справа от меня.

Я же продолжил игру:

— Ведите в туалет, говорю! Да быстрее вы, олухи! Шевелитесь! Шнель! А то сейчас плохо дело кончится!

— Там занято! Терпи, — буркнул тот, который когда-то носил фамилию Зорькин.

— Да не могу я терпеть! Как ты не понимаешь?! Мне срочно надо!

Я вновь согнулся, показывая, что мне очень плохо.

— Может, пусть в ведро сходит, раз так надо? — предложил охранник, что был слева.

— Или пусть в штаны наложит, — хохотнул тот, что справа.

Их командир покачал головой.

— Нет. Вонять же будет. Нас на аэродроме командование встречать приедет. Как мы такого несвежего пленника представим?! Всё испортим! — он замахнулся в мою сторону. — Вечно всё с тобой, Забабашкин, не так, как у нормальных людей. Неправильный ты какой-то!

На это я внимания обращать не собирался, а продолжил играть спектакль, стараясь накалить обстановку:

— Ой, мамочки! Давайте решайте быстрее! Иначе всё! Alarm! Alarm!

Фишер вскочил, подошёл к кабине пилота и скрылся за шторкой. Однако через пару секунд он вышел оттуда с ведром в руках.

Кинул его мне и сказал:

— На! Только в штаны не наделай.

Ведро укатилось под лавку. Я, не переставая корчиться, встал, но по понятным причинам, из-за того, что руки были за спиной, поднять ведро не мог.

Продолжил спектакль.

— Ставьте ведро! И штаны снимите! Да «шнеля» же, вам говорят!

Немцы недовольно переглянулись. Нельзя было давать им возможность соображать, а потому продолжил, морщась, орать.

— На колени и мне штаны снимайте, говорю! А пока я дело буду делать, бумагу ищите. Вам потом ещё меня вытирать придётся.

Немцы, как по команде, поморщились.

— Пусть сам снимает, — предложил один из охранников.

— Я тоже не хочу ему зад подтирать, — согласился с ним второй.

Решение было за Фишером. Он задумался.

Я вновь хотел было продолжить орать, но мне на помощь пришёл один из охранников, сказав:

— Да куда он тут от нас сбежать-то сможет, герр лейтенант?! Мы же в воздухе!

И это решило дело.

Фашистский диверсант подошёл ко мне, расстегнул наручники и предупредил:

— Без глупостей, Забабашкин. Если что, мы стреляем.

Он кивнул охранникам и один из них поправил висевший на груди МП-40.

— Да какие там глупости, — крикнул я, схватил ведро и тут же сел на него.

— Штаны сними! — хором закричали мне все трое, засмеявшись.

— Ах да! — воскликнул я, играя дурачка.

Вскочил на ноги, но штаны снимать не стал. А вместо этого, схватив ведро, побежал к хвосту самолёта.

Те опешили и не сразу поняли, что происходит. А когда я ударом ноги выбил дверь в туалет, кажется, поняли, но было уже поздно.

— Куда?! Стоять! Стрелять буду! — закричали они, бросившись за мной.

А я в это время уже вырубил полковника, что стоял в туалете у зеркала, ударом ведра по голове. Полковник, ведро, и я тут же упали на пол.

Фишер, приблизившись, стал отдавать на русском языке две противоположные по смыслу команды: «Убью гада!» и «Не стрелять, живым брать!», но на тот момент я уже давно вытащил из кобуры валяющегося под ногами немецкого офицера его пистолет.

«Вальтер» лёг в руку, как родной, и зачистка транспортного средства от всякой нечисти незамедлительно началась.

Началась и практически сразу же закончилась.

Два охранника и псевдо-Зорькин, получив каждый по пуле в глазницы, уже мёртвыми рухнули на пол. А через мгновение к ним присоединился племянник-адъютант полковника, что сидел в противоположной части корпуса возле кабины пилотов.

Отстрелявшись, вышел из туалета и, развернулся и два раза выстрелил в ведро, в котором к этому времени находилась голова полковника. Не знаю, как и когда он туда залез, но, собственно, это было и неважно.

Конечно, полковник мог бы мне, наверное, пригодиться, хотя бы для того же допроса, но сейчас было не до него. Да и вообще, в данный конкретный момент любые возможные пленные были бы мне обузой, ведь за ними надо было бы следить в оба.

«Да что там далеко ходить. Вот фрицы взяли пленного в моём лице и получили совершенно ненужную и, даже можно сказать, смертельную проблему на свои бестолковые головы», — размышлял я, проводя контрольные выстрелы всем участникам данной драматической развязки. Жизнь на войне очень быстро учит быть жёстким и циничным и всегда перестраховываться, тут никакой навык в обращении с оружием не был панацеей против роковой случайности. Пуля, как говорил Александр Васильевич Суворов, интеллектом не блещет, даже направленная столь верной рукой, как моя.