Неправильный диверсант Забабашкин

Забрал дополнительные обоймы у так и не ставшего мне известным полковника, пистолет у Фишера, рассовал это добро по карманам, а затем, подняв МП-40 одного из охранников, выставил оружие вперёд и направился к пилотам.

Не дойдя пяти метров до кабины, столкнулся с выбежавшим мне навстречу вооружённым лётчиком.

Всё произошло очень быстро: распахнулась шторка, и показался силуэт с пистолетом в руке. А потому и реакция у меня получилась несколько неправильная: вначале выстрел, затем предсмертный хрип пилота, а после этого мой крик: «Ой!»

И действительно — ой! В самолёте стрелять вообще нельзя, это может быть очень опасно. Мало того, что пуля способна нарушить герметизацию корпуса, так ещё и может повредить что-то важное для полёта. Что-то такое, из-за чего железная птица в одночасье утратит возможность лететь и попросту рухнет вниз. Например, выстрелом можно перебить электропроводку, топливные шланги, насосы, важные приборы — а в самолёте все приборы важные — и тому подобное.

В моём же случае я вообще стрелял из пистолета-пулемёта пусть и небольшой, всего в три выстрела, но очередью. Хорошо, что хоть было расстояние довольно небольшое, поэтому и разброс пуль практически отсутствовал. К тому же само оружие — МР-40, имело относительно небольшую пробиваемость, потому что разработано было для ведения огня пистолетными пулями. Одним словом, мне повезло, и ни одна пуля мимо цели не ушла, а все вошли ровненько в область сердца.

Вот только после этого из кабины пилота раздался какой-то хрип.

Самолёт неожиданно вздрогнул и, издавая визжащий рев, стал снижаться, скорее всего, входя в пике.

Я выхватил из кармана пистолет и, держа его наготове, рывком отодвинул шторку в сторону. И сразу же перед моими глазами открылась удивительная картина.

Одно место пилота было свободно. Очевидно, ранее оно принадлежало тому, в кого я всадил только что три пули. А вот на других местах сидели ещё двое. Один из них был, очевидно, мёртв, так как в голове имел дыру, из которой сочилась кровь, а второй пока вроде бы был жив.

Я говорю — пока, имея в виду не то, что я его прямо сейчас собирался отправить в Вальхаллу, а потому, что он, скорчившись в кресле, держал руки у груди, в то время как у него вся спина была в крови и имела несколько пулевых отверстий.

— Это что у вас за хрень тут происходит?! — не понял я, глядя в лобовое стекло кабины, за которым земля стала приближаться к нам с угрожающей скоростью.

К большому сожалению, я ни в той жизни, ни в этой, управлять самолётом не умел. Но видя, что мы в самое ближайшее время, скорее всего, разобьёмся, прекрасно понимал, что прямо сейчас необходимо принимать какие-то срочные меры.

Что именно, я не знал, но предположить смог. А потому приставил пистолет к голове раненого пилота, а свободной рукой потянул штурвал на себя. Немецкий летчик, морщась от боли, помог мне, и вскоре машина, перестав падать, выровнялась.

— К-кто в нас стрелял? — повернув ко мне голову и чуть заикаясь, спросил пилот.

— А я откуда знаю? — честно ответил я, перейдя на немецкий. — В тебя и вот в этого, — показал на сидящий с дырой в голове труп, — я точно не стрелял.

— А кто же т-тогда? Что в салоне происходит? Откуда ты взялся?

Я не ответил, а лишь посмотрел на позы умерших пилотов, прикинул траекторию полёта пуль и пришёл к выводу, что этого выжившего фрица немного обманул. На самом деле, свинцом нашпиговал всех их я.

Тот, что умер в кресле пилота, вероятней всего, получил пулю после адъютанта. Та прошла тело насквозь и на излёте попала третьему лётчику прямо в темечко.

А вот тот, кто был на тот момент жив, получил пули от МП-40, которые, к его несчастью, пробили грудь вышедшего мне навстречу лётчика и влетели в него.

Да что же всё не так?!. Вот уж воистину пуля-дура! Вот почему в самом деле стреляющий в самолёте в первую очередь враг сам себе! Вот из-за чего…

Из хаотичных раздумий меня вывел голос пилота.

Он захрипел и, показав рукой назад, спросил:

— Там всё н-нормально?

Я его не стал расстраивать, потому что ему ещё предстояло каким-то образом управлять «Юнкерсом», а потому ответил довольно уклончиво:

— Там всё тихо. Никто не шумит.

Единственный выживший пилот кивнул, вновь покашлял, а потом поинтересовался:

— А т-ты тот… тот кого везли?

— Нет — другой…

— А к-кто?

— Пассажир, — отмахнулся я. И, видя, что в данный момент, с пулями в теле бледнеющему визави соображать очень проблематично, перешёл к главному: — Надо сажать самолёт. Тут поблизости есть какой-нибудь подходящий аэродром?

— Есть. Но нам не-нельзя садиться на какой-либо другой. У нас м-миссия!

— Что за миссия?

— Это секрет. Но она в-важна!

— Тогда слушай меня: миссия откладывается, — покачал я головой. — Поэтому, давай, ищи подходящий аэродром и сажай эту консервную банку, пока мы с тобой не разбились!

— Н-нельзя! — упёрся пилот и, чуть заикаясь, прохрипел: — У нас п-приказ!

— А я тебе даю другой приказ!

— Н-не имею права, — продолжил упираться тот. — Нас ждут именно н-на аэродроме Ольденбурга.

— Что за Ольденбург? Это что, Польша? Что-то я не припоминаю такого города. В СССР такого точно нет!– обалдел я, начав паниковать. — Вы чего, совсем, что ль, обалдели? Куда вы, нахрен, меня везёте?!

— Ольденбург находится з-западнее Бремена, — ответил лётчик, не став обращать внимания, как мои глаза стали широко открываться в изумлении.

А широко открыться им было отчего. Получалось, что летим мы сейчас не куда-нибудь, а в самую настоящую фашистскую Германию.

Глава 9 Прилет

Посмотрел в окно, за которым проносились леса, поля и какие-то деревни, а затем сфокусировал зрение и сразу же понял, что постройки совсем не наши. Все дома выглядели иначе, чем те, что в этом времени находятся на территориях Советского Союза.

Решил ещё раз уточнить:

— Мы летим в Германию?

— Да, — ответил тот и повторил место назначения: — На военный аэродром Ольденбурга. Был приказ именно туда срочно доставить ценного п-пленника — вас.

— Понятно, — вздохнул я и, положив руку на пистолет-пулемёт, вполне дружелюбно поинтересовался: — А почему именно туда, а не куда-либо в другое место? Что там меня должно было ждать?

— Я-я не знаю, — ответил тот.

— Врёшь! А ну, говори правду! — рявкнул я, вспомнив, что совсем недавно меня тоже подозревали в обмане.

— Н-не вру! Действительно не знаю.