Неприкосновенный запас

В это утро Танино внимание привлек странный звук. Он напоминал плач ребенка. Таня механически вытерла руки о фартук и вышла в коридор. Теперь звук доносился отчетливей. Он был похож на непрерывный жалобный вой. Таня пошла на звук. Она быстро шла по полутемному коридору и вскоре очутилась на манеже.

На манеже было двое: дрессировщик Эрозин и медвежонок. Дрессировщик бил маленького медведя длинным бичом, а тот пятился, отворачивая морду от свистящих ударов.

Таня замерла у края манежа. Ей показалось, что хлыст не зажат в руке дрессировщика, а как бы является продолжением руки.

Манеж был освещен, а полукруглые, уходящие к потолку ряды кресел тонули во тьме. И Тане показалось, что они заполнены зрителями. Что сотни людей, затаив дыхание, смотрят на медвежонка и слушают этот полный боли и отчаяния вопль.

Таня не выдержала, она бросилась на манеж мимо человека, машущего рукой-хлыстом, и закричала:

– Не смейте!

Она бежала к медвежонку, как кидаются на помощь маленькому беззащитному существу. Она забыла, что он дикий, обиженный зверь. Что человек уже убил хлыстом все теплое и живое, что теплилось под этой косматой шкурой.

Дрессировщик успел схватить Таню за руку и с силой отшвырнул ее в сторону. Таня упала в мягкие опилки.

– Сумасшедшая девчонка! Убирайся вон!

Таня вскочила на ноги и снова крикнула:

– Не смейте!

– Сейчас же убирайся вон! Не мешай мне работать!

Стояла оглушительная тишина. Только стон медвежонка прервал ее.

Если бы огромный круглый зал был заполнен людьми и если бы эти люди пришли сейчас на помощь Тане!.. Но зал был пуст. И это пустота сейчас внушала страх и отчаяние.

Таня бежала по коридорам. Она бежала и кричала:

– Все на манеж!

Никто не откликался. Цирк был пуст.

Вдруг Таня услышала за спиной голос:

– Что случилось, рыжая команда?

– Викторина Сергеевна... там... он... избивает...

– Кто избивает? Кого? Говори внятно.

– Эрозин... медвежонка... Идемте скорей.

– Негодяй, - тихо произнесла морская львиная мама.

Когда они вошли в зал, там уже собралось несколько человек. Вероятно, Танин сигнал долетел до тех немногих служащих, которые были в цирке.

Эрозин уже не бил медведя. Он кричал на собравшихся людей:

– Не ваше дело! Уходите! Уходите!

– Игорь Садыкович, так нельзя, - говорил старый пожарный, одетый в нескладные брезентовые доспехи.

– Иди-иди, туши-гаси, - огрызался Эрозин.

И тут в разговор вмешалась Таня:

– Вы не смеете, - кричала она, - это советский цирк!

Эрозин взорвался.

– Опять ты! Скажи спасибо, что я спас тебе жизнь! Тебя бы медведь отделал будь здоров как. Надо было не удерживать тебя.
– И тут он закричал всем: - Если эта девчонка такая слабонервная, то пусть она убирается из цирка! И нечего устраивать общее собрание... Я заслуженный...

Он захлебывался от злости. Викторина Сергеевна подошла к Тане и тихо сказала:

– Пойдем, рыжая команда.

И они пошли по длинным коридорам к своим питомцам.

– Он не будет больше бить?
– спросила Таня.

– Не будет.

Дрессировщица все еще держала Таню за руку. Потом она оглядела свою помощницу и сказала:

– А ты девка что надо! Из тебя выйдет человек.

Да здравствуют рыжие неудачливые люди! Которые суют нос куда их не просят и готовы подставить себя под удар, когда надо защитить слабое существо, которые до последнего бьются с несправедливостью. Их вечно заносит в сторону. И когда занесет, они уже не могут остановиться и ударяются.

Но они не отступают и не хнычут. Они переносят гонение подлецов и не складывают оружия.

Да здравствует рыжая команда! Все рыжие команды! И вообще рыжий - это не цвет волос. Это цвет характера.

...Таня стояла перед закрытой дверью и тихо плакала. Она уперлась локтем в дверь, а лицо спрятала в согнутую руку. На лестнице было тихо, и каждый звук усиливался, становился гулким, как в ущелье. Таня тихо всхлипывала.

Когда нет подходящего человека, у которого можно поплакать на плече, плачут прислонясь к деревянной двери. Дверь хотя не утешает, но зато не сует в нос рецепты, как надо жить, и не читает морали. У двери куда больше такта, чем у некоторых людей.

Таня оторвала лицо от руки и начала легонько поглаживать дверь. Дверь щербатая. Ее давно не красили, и на ней сохранились отметины, которые Таня делала, когда была девочкой. Каждый год после лета. Сейчас эти отметины достают до локтя, до плеча, до уха. Так Таня росла. И вот выросла.

За спиной послышалось покашливание. Таня быстро обернулась. На лестничной площадке стоял Зубр. Выпуклые глазные яблоки уставились на Таню. Из-под шапки торчали темные космы волос. При тусклом свете лестничной лампочки девушка не сразу узнала его.

– Здравствуйте, - тихо сказала Таня.

Михаил Иванович сел на подоконник и поманил Таню коротким пальцем.

– Садись, - сказал он хриплым голосом.

Таня послушно села рядом.

– Рассказывай, - приказал он.

– Что... рассказывать?

– Рассказывай, как подожгла дом.

Ей очень не хотелось говорить о доме. Ей вообще не хотелось говорить о той жизни. Но Михаил Иванович просил.

– Значит, взяла спички, - нехотя сказала Таня.
– И подожгла. Вот и все.

– И дом сразу вспыхнул?

– Нет, он разгорался медленно.
– Таня начала входить в свою роль. Сперва загорелся первый этаж. Потом второй, потом...

– Третий, четвертый, пятый, - подхватил Михаил Иванович.
– Только ты упустила одну деталь.

– Какую?

– Маришу.

– Ах, да, Маришу, - не сдавалась Таня.
– Я подожгла дом, а там была Мариша... Что вы на меня так смотрите?.. Я вынесла Маришу... Откуда вы знаете про Маришу?

– Знаю, - буркнул Михаил Иванович и сунул руку в карман.

– А как же с домом?
– неуверенно спросила Таня.

– С каким домом?

– Ну, с тем, который я подожгла.

– Этого дома не существует.

– Нет, он существует. Я подожгла его. Разве вы не верите? Все верят. Спросите ребят. Спросите Генриетту Павловну.

– А я не верю, - отрубил Зубр.

– Вы должны верить, раз все верят.

– Замолчи!
– сердито прикрикнул он и сразу отошел, успокоился и, уже успокоенный, сказал: - Иди домой. Завтра придешь в школу.