Неприятности в клубе 'Беллона'

– А!.. Мой друг...в общем, какой смысл скрывать... он детектив, вы его видели...

– Тот человек? О, да. На редкость вежливый образчик своей профессии.

– Так вот, он говорил мне про ваши работы. Полагаю, они его несколько удивили. Не то чтобы он был поклонником модернизма. Он считает, что лучшие ваши работы - это портреты.

– У меня не так много портретов. Несколько этюдов, не болеее...

– Они моего друга несколько обескуражили. Он сказал, что единственная вещь, доступная его пониманию, это написанный маслом мужской портрет.

– А, этот! Просто эксперимент, прихоть. Мои лучшие работы - пейзажи Уилтширских холмов, сделанные год-другой назад. Я писала с натуры, без предварительных набросков.

И девушка описала несколько полотен.

– Звучит прекрасно, - заявил Уимзи.
– Великолепно! Хотел бы я уметь что-нибудь в этом роде. А так приходится искать убежища в книгах. Для меня это действительно попытка к бегству. А для вас?

– Что вы имеете в виду?

– Думаю, для большинства людей это так. Слуги и фабричные рабочие читают про прекрасных девушек и про их смуглых красавцев-возлюбленных на фоне роскошных, раззолоченных декораций, в блеске драгоценностей. Неудовлетворенные старые девы читают Этель М. Делл. Скучные конторские служащие читают детективы. Они бы не стали, войди в их жизнь реальное убийство и полиция.

– Не знаю, - ответила она.
– Когда Криппен и Ле Нев оказались на борту парохода, они читали Эдгара Уоллеса.
– Голос девушки утратил равнодушную монотонность; теперь она казалась почти заинтересованной.

– Да, Ле Нев читала, - подтвердил Уимзи, - но я никогда не поверю, что она знала об убийстве. Я думаю, она изо всех сил стремилась закрыть глаза на правду, читала ужасы, пытаясь убедить себя, что ничего подобного с ней произойти не может. Сдается мне, такое вполне возможно, нет?

– Не знаю, - ответила Энн Дорланд.
– Конечно, детективы могут занять мозги. Почти как шахматы. Вы играете в шахматы?

– Очень плохо. Игра мне нравится, но я начинаю думать об истории фигур или красоте ходов, и в результате проигрываю. Я не шахматист, нет.

– Я тоже. Но мне бы хотелось научиться.

– Да, это помогает не думать о болезненном и мучительном. Шашки, домино или пасьянс в этом смысле даже лучше. Никакой связи с миром. Помнится, - добавил Уимзи, - как-то раз со мной случилась крупная неприятность, и я весь день раскладывал пасьянс. Я был тогда в частной лечебнице, после контузии. Я выбрал простейший пасьянс, "Демон", глупейшая игра без тени мысли. Я все раскладывал и раскладывал его, сотни раз за вечер, просто чтобы перестать думать.

– Значит, вы тоже...

Уимзи ждал, но девушка так и не закончила фразы.

– Конечно, это своего рода наркотик. Мысль избитая, но, тем не менее, верная.

– Да, верная.

– И детективы я тоже читал. Когда не мог вынести ничего другого. Во всех остальных книгах речь шла про войну, или про любовь, или еще про какую-нибудь чертовщину, о которой мне не хотелось думать.

Анна беспокойно задвигалась.

– Вы ведь тоже прошли через это, правда?
– мягко спросил Уимзи.

– Я? Ну, знаете...это, конечно, неприятно...полиция...и все прочее.

– Но вы ведь не из-за полиции нервничаете, правда?

Причины для волнения, у нее, конечно, имелись, если, конечно, Анна не пребывала в неведении; но его светлость похоронил это знание в глубинах души, стараясь ничем себя не выдать.

– Все ужасно, не правда ли? Что-то вас гнетет...хорошо, не говорите, если вам не хочется, но... это мужчина?

– Во всем обычно замешан мужчина, так?

– Она отвела глаза и ответила с некоторым смущением, но и с вызовом.

– Почти всегда, - ответил Уимзи.
– К счастью, это проходит.

– Смотря что.

– Все всегда проходит, - уверенно произнес Уимзи.
– Особенно если пожаловаться кому-нибудь.

– Не обо всем можно говорить.

– Не могу представить себе ничего такого, о чем говорить нельзя.

– Бывают же просто грязные вещи.

– Да, и предостаточно. Например, рождение, или смерть, или пищеварение, если уж на то пошло. Когда я представляю, что происходит в моих внутренностях с прекрасным supreme de sole23, с икрой, гренками, аппетитными ломтиками картофеля и прочей подобной мелочью, я прямо готов расплакаться. А что тут поделаешь?

Энн Дорланд внезапно рассмеялась.

– Так совсем хорошо, - улыбнулся Уимзи.
– Послушайте, вы все время думаете об одном и том же, и вся история представляется вам в преувеличенном виде. Давайте будем практичны и до отвращения шаблонны. Вы ждете ребенка?

– Ох, нет!

– Ну, это уже неплохо, потому что дети, конечно, по-своему замечательны, но отнимают уйму времени и крайне дорого обходятся. Вас шантажируют?

– Бог мой, нет!

– Хорошо. Потому что шантаж отнимает еще больше времени и обходится еще дороже, чем дети. Так это какое-нибудь модное по нынешним дням развлечение типа фрейдизма или садизма?

– А ежели так, вы бы, небось, и ухом не повели.

– А с какой бы стати? Просто я не могу придумать ничего хуже; ну, разве то, что Роз Макалэй зовет "неописуемыми оргиями". И, конечно, болезни. Это ведь не проказа или что-то в этом духе?

– Ну и ход мысли!
– расхохоталась девушка.
– Нет, не проказа.

– Ну, так что же тогда мучит вас?

Анна Дорланд неуверенно улыбнулась.

– Ничего, правда.

"Только бы, во имя Неба, Марджори Фелпс не вернулась, - подумал Уимзи.
– Я же вот-вот до всего докопаюсь".

– Вас явно что-то расстроило, - продолжал он вслух.
– Вы не похожи на женщину, которая стала бы так переживать из-за пустяков.

– Вы так думаете?- Анна встала и повернулась к нему.
– Он сказал... он сказал... я все выдумываю... он сказал... он сказал, что я помешана на сексе. Думаю, вы назовете это фрейдизмом, - резко добавила она, заливаясь неприглядным румянцем.

– И это все?
– спросил Уимзи.
– Я знаю кучу людей, которые сочли бы это комплиментом. Но вы, видимо, не из таких. И что же у вас за мания, по его мнению?

– Он считает, я из тех плаксивых дур, что толкутся у церковных дверей, подстерегая викария, - яростно выкрикнула она.
– Это ложь. Ведь он... он делал вид, что я ему нужна, и все такое. Подонок!.. Я не могу повторить вам всего того, что он мне наговорил. Какая же я была дура!

Анна с рыданиями опустилась на кушетку: по лицу ее потоком струились огромные, некрасивые слезы. Девушка уткнулась в подушку; Уимзи присел рядом с ней.

– Бедное дитя, - вздохнул он. Вот, значит, на что таинственно намекала Марджори, вот над чем ядовито насмехалась Наоми Рашворт. Девушка мечтала о романе, это очевидно; возможно, даже нарисовала его в воображении. А тут еще - история с Эмброзом Ледбери. Пропасть между нормой и отклонением глубока, но так узка, что намеренно исказить ситуацию совсем несложно...