Нерон

Колесница тронулась. Нерон несся так же бессознательно, как встревоженная им пыль. Его обдавали вихри песка и в ушах шумело. Толпа гудела и в диком увлечении вскакивала на скамьи. Перед ней всплыл силуэт возницы, мчавшегося впереди всех. Он был в короткой зеленой тоге с отвернутыми рукавами. Это был герой «зеленой партии» — император. Уже обрисовалась его мясистая рука, стягивавшая вожжи; уже виднелся гневный лоб, отражавший решимость. Позади него неслись возницы в белой и красной туниках.

Колесница мчалась стрелой. Нерон предвкушал победу. Он объехал низкую стену и, миновав столб, об который не один ездок размозжил себе голову — ощутил во всем теле упоительную дрожь. Перед ним простирался свободный путь. Он хотел, как молния, все глубже врезываться вдаль. Он чувствовал пульс жизни, и перед ним вставал образ его отца Домиция, увенчанного возницы, не раз стяжавшего себе в молодости приз…

Надо было совершить семь кругов. Семь дельфинов, установленных высоко над зрителями, обозначали эти круги, и каждый раз, когда колесницы вновь достигали главных ворот, один из дельфинов опускался.

Теперь все возницы сравнялись; Нерон напрягся, словно перед прыжком; он вытянул шею, так же, как его взмыленные кони, фыркавшие и кусавшие удила.

Возницы забыли, что борются с императором. В дикой ярости они стали изрыгать проклятия. Четыре бича свистели в воздухе. Толпа наседала; люди сшибали друг друга с ног. Меж деревьев и статуй — колесницы устремлялись к цели, приближаясь к критическому, смертельному повороту.

Зрители своим волнением словно погоняли колесницы. Нерон ничего перед собой не видел. Кони его вздыбились, но он рванул вожжи, и с последним, невероятным усилием достиг цели. Он победил.

— Вперед! — продолжал он кричать в исступлении, и пришел в себя лишь после того, как его освободили от вожжей. Десять горячих африканских коней, которыми он правил, еще трепетали от напряжения. Сам он едва держался на ногах.

— Что это такое? — прерывисто спросил он своего секретаря и заплетаясь добавил: — Разве та меловая черта и есть цель?

— Да, — ответил Эпафродит.

Император вытер пот со лба.

— Я мчался, сам не зная куда, — сказал он, неуверенно озираясь, словно не соображая, где он и какими судьбами здесь очутился… — Я летел, как Икар. Было божественно!

Туника его пропотела. Переодеваясь, он обнажил свое расплывшееся, дряблое тело.

Он сел в носилки вместе с Эпафродитом. Он молчал. Лицо его окаменело и посерело, глаза налились кровью. Вернувшись домой, он уединился в парке и стал перед статуей Юпитера.

— Я победил, — поведал он шепотом богу, — я завоевал себе венок. Если бы ты только видел меня! Но ты этого не желаешь, ты не смотришь на меня, надменный! Или ты разгневан тем, что я выше тебя?

Нерон выпрямился и с сознанием своего всемогущества взглянул на высочайшего бога. Он хотел бы метать громы и молнии, чтобы показать Юпитеру, что он ему равен. Он произнес про себя какое-то слово, и ему показалось, что грянул гром; он закрыл глаза, и ему причудилось, что небо исполосовано молниями.

— Видишь! — сказал он статуе.

XXVIII. Невинный

У Дорифора почти не было работы. Император не давал ему больше стихов для переписки. Вместо гекзаметров Дорифор теперь переписывал счета по устройству празднеств. Они часто возвращались обратно казначейством, так как казна была пуста.

Игры и бега поглощали все государственные средства, а доходы, притекавшие из провинций, в несколько недель пожирались голодной столицей.

Нужны были большие суммы, но их неоткуда было раздобыть. Храмы Малой Азии и Греции были уже давно разграблены войсками; налоги были взвинчены до последнего предела, вызывая стоны у богачей и бедняков.

Народ, рукоплескавший императору, теперь голодал; хлебные грузы не прибывали вовремя в гавани.

Толпами бродили безработные.

В один прекрасный день на Капитолии был поднят кровавый флаг, обозначавший войну: провинции заволновались. Первой восстала Британия, под предводительством могучей, белокурой женщины, вооруженной копьем.

Бурра не было больше в живых; он скоропостижно скончался. Септоний Павлий был разбит мятежниками, совершенно уничтожившими девятый легион. Лишь постепенно с трудом удалось восстановить порядок.

Писец сидел в канцелярии императора. Он знал обо всем происходившем, но ничто его не интересовало. Он поднял усталые глаза с рукописи и устремил их на дворец, где жила Поппея.

Чувство, запавшее однажды в его душу, пустило глубокие корни. Он был озарен смелыми, неосуществимыми мечтами. За день в его воображении успевали разыгрываться счастливые и печальные события, милые раздоры и горячие примирения, в действительности никогда не существовавшие. Ими он обогащал свою жизнь. Он все продолжал гордо ткать свою волшебную ткань, ничего не требуя от действительности.

Один только раз говорил он с Поппеей; это было тогда в парке… Он больше не искал с ней встреч, боясь потрясения, испытываемого от ее близости. Он только гулял каждый вечер на берегу того озера, по достопамятной тропе, ощущая при этом сладостный трепет; это казалось ему ужасным грехом, достойным всеобщею осуждения. Поэтому он дичился людей и был скуп на слова. Он думал, что лицо его выдает его переживания и что все о них догадываются.

На самом деле никто ничего не подозревал. Поппея его едва помнила. Однажды ее пронесли мимо него в носилках, но она его даже не заметила. В другой раз она на него взглянула, словно спрашивая себя, кто этот незнакомец. Дорифор зарделся, чувствуя себя глубоко виноватым. Он торопливо прошел мимо, притворившись, что не видит ее.

Поппея скучала. Искушенная, изведавшая все, что может дать страсть, она больше не искала любви. Но этот юноша еще мог бы ее увлечь. Если бы она открыла то, что таилось в его сердце, возможно, что она окунулась бы в его стихийную весну, сомкнула бы очи и дала бы ему руку, чтобы он покрыл ее поцелуями.

Но молодость робка.

Дорифор долго, молча таил свое чувство.

Он держал себя надменно, словно никого вокруг себя не замечал. Целыми месяцами он не встречал Поппеи; наконец — не смог более совладать с собой. Игра воображения его больше не удовлетворяла. Он, которого стыдливая любовь наполняла страхом и заставляла, дрожа, избегать встреч с ней — на сей раз, незваный, явился во дворец.

Стражники, знавшие его, свободно его пропустили.

В ближайших покоях никого не было. Растерянно и грустно побрел он дальше. Он сам не знал своих намерений.

Он остановился в зале, где он когда-то, в присутствии Нерона, говорил с Поппеей. Каждый предмет оживлял в нем воспоминания этих минувших дней. Словно в поисках чего-то он стал переходить из одного покоя в другой. Наконец, достиг опочивальни, где Поппея обычно отдыхала.

Он на мгновение остановился; затем опустился перед ее постелью и горько зарыдал, словно у могилы своей возлюбленной. Все, что так долго накипало в его душе, вдруг вылилось в горячем потоке слез. Дорифор оставался на коленях без цели и без надежды.