Нерон

Актеон перешел реку среди телег, погруженных по оси в воду, и очутился перед стенами города, дивясь их крепости: природные каменные основы, без всякого скрепления, поддерживали стены и башни прочного сооружения.

У ворот Змеиной дороги, считавшимися главными, он был задержан смешанным скоплением людей, повозок и лошадей, которые заполняли узкий проход. Внутри города, почти прилегая к стене, находился храм Дианы, святилище, известное по своей древности всему миру и пользующееся не меньшей славой у сагунтцев. Актеон полюбовался кровлей храма из можжевельниковых досок, ценных по своей старинной выделке, и, желая поскорей ознакомиться с городом, пошел дальше.

Он находился на прямой улице, в конце которой возвышались здания, образующие громадную квадратную площадь с великолепными строениями, поддерживаемыми арками, под которыми сновала толпа. Это был Форо. Поверх крыш вдали виднелись многочисленные дома и белые ограды: город раскидывался террасами по склону горы, а в конце — стены Акрополя, колоннады храмов, поддерживающие фризы, сделанные из шлифованного лабрадора.

Актеон, продолжая идти по улице, ведущей к Форо, невольно вспомнил приморский квартал Пирея. Это была торговая часть города, населенная по преимуществу греками. Сквозь низко поставленные окна видна была трудовая жизнь: рабы сваливали тюки, молодые люди с завитыми бородами и носами хищных птиц чертили на восковых табличках сложные счеты своих оборотов, а перед дверями домов на маленьких столах были выставлены образцы предметов торговли: горки пшеницы или шерсти и тяжелые металлические отрубки. Купцы стояли, прислонясь к косякам дверей, и разговаривали со своими покупателями, призывая в свидетели богов.

В некоторых лавках хозяин в одежде с золочеными цветами, в высокой шапке и пурпуровых сандалиях, с загадочными глазами сфинкса молчаливо слушал покупающих, поглаживая локоны своей надушенной бороды. Это были купцы из Африки и Азии, карфагеняне, египтяне или финикийцы, которые хранили в своих домах драгоценные ткани, золотые вещи, слоновую кость, страусовые перья и янтарь. Перед их дверями останавливались богатые женщины, окутанные белыми мантиями и сопровождаемые рабынями; разговаривая, они заглядывали своими зарумянившимися личиками вовнутрь магазина, пьянея от дыхания чужеземных ароматов, исходящих от возбуждающих веществ Азии и таинственных благовоний Востока. Среди товаров величественно прохаживались со странными криками редкие, привезенные из тех же стран, птицы, которые влекли за собою, как настоящую мантию, свои многоцветные перья.

Актеон бегло осмотрел эти лавки, вошел на Форо. Был торговый день и вся жизнь города отхлынула к большой площади. Огородники разложили вокруг портиков груды своих овощей; полевые пастухи уложили в пирамиды сыры перед ковшами, наполненными молоком, а портовые женщины, загорелые и полунагие, предлагали свежую рыбу, лежащую на листьях в камышовых корзинах. В одном конце горные пастухи с диким видом, вооруженные небольшими копьями, присматривали за коровами и лошадьми, помещенными на рынке. Это были кельтиберы, те, о которых с ужасом говорили, что они часто едят человеческое мясо; казалось, они были поглощены жизнью площади, следя своими враждебными глазами за всем этим движением улья, столь непохожим на своеобразное одиночество их скитальческой жизни. Богатства Сагунта раздражали их воровские инстинкты и, сжимая копье, они глядели дикими глазами на группу вооруженных наемников, состоящих на службе у города, которые в глубине Форо на ступенях храма охраняли сенатора, на которого возлагалась обязанность чинить правосудие в торговые дни.

В центре площади, покупая и споря, волновалась толпа, одетая в тысячу разнообразных цветов и говорящая на различных языках. Проходили добродетельные горожанки, скромно одетые в белое, сопровождаемые рабами, которые несли в нитяных кульках провизию, закупленную на неделю; греки, в длинных хламидах шафранного цвета, интересовались всем и долго торговались, прежде чем купить какую-нибудь безделицу, сагунтские граждане, иберийцы, потерявшие свою первобытную грубость вследствие постоянного скрещения, подражали своим одеянием и манерой держаться римлянам, которые в данное время являлись народом, наиболее уважаемым; и среди этой толпы виднелись бедняки страны, бородатые, загорелые, с длинными, непокорно спадающими на лоб гривами волос, привлеченные торгом, не взирая на отвращение, которое им внушал город и особенно греки своими богатствами и утонченностями.

Несколько кельтиберов, представителей родов более дружественных Сагунту, разъезжали среди Форо на лошадях, не выпуская из рук копья и щита, сплетенного из бычачьих нервов; прикрытые шлемом с тройным султаном и кожаной кирасой, они казалось находились в стране врагов и боялись неприятельских козней. Жены их, подвижные, загорелые и мужественные, переходили с одного места рынка к другому, раскачивая на ходу свое широкое одеяние, расшитое цветами ярких красок, и останавливаясь с детским любопытством перед столом какого-нибудь грека, продающего хрустальные и коралловые ожерелья и грубо вычеканенные бронзовые безделушки.

Плащи из тончайшей шерсти и дорогого пурпура смешивались с обнаженными членами рабов или кельтиберским сагумом из черной шерсти. Греческие прически, перевитые красными лентами, волны спущенных на затылок локонов и крохотные лбы, служащие как бы признаком высшей красоты, смешивались с прическами кельтиберских женщин, которые оставляли лбы открытыми и укладывали волосы вокруг прикрепленной к голове небольшой палочки, образуя острый рог, с которого спускалось черное покрывало. Некоторые кельтиберки носили плотное стальное ожерелье, от которого шло несколько спиц, соединенных на прическе, и с этой клетки, прикрывающей волосы, спадало покрывало, оставляя горделиво открытым громадный лоб, лоснящийся и сверкающий, как луна.

Актеон провел много времени, дивясь прическам этих женщин и их мужественному и воинственному виду. Его тонкий инстинкт грека угадывал опасность в этих варварах, неподвижных на своих конях среди Форо, господствующих со своей высоты и глядящих взглядом полным ненависти на купцов и земледельцев других национальностей. Это были хищные птицы, которые, для того чтобы питаться и существовать в своих бесплодных горах, спускались в долину в качестве грабителей. И настанет день, когда Сагунт, окруженный этими народами, должен будет вступить в борьбу со всеми ими.

Грек, размышляя об этом, вошел под портики, где собирались праздные горожане перед лавками цирюльников, меняльщиков монет и продавцов вин и прохладительных напитков. Актеону казалось, что он очутился на Афинских галереях Агоры. За небольшим исключением это была та же толпа его родного города: важные граждане, за которыми раб переносил складной стул, чтобы, сидя у дверей какой-нибудь лавки, они слушали новости; любители новостей, которые перебегали от одной группы к другой, распространяя самые свежие небылицы; прихлебатели, ищущие приглашения покушать и лебезящие перед богачом, подле которого вертелись, и осуждающие всех, мимо проходящих; педагоги, до криков спорящие по поводу какого-нибудь правила греческой грамматики, и молодые граждане, порицающие старых сенаторов и утверждающие, что республике нужны люди более сильные.

Много говорили о последнем походе против турдетанов и о большой победе, одержанной над ними. Теперь то они уж не подымут головы; их царь, бежавший в самые отдаленные места своих владений, достаточно проучен недавним поражением. И сагунтская молодежь смотрела с гордостью на трофеи, состоящие из копий, щитов и касок, висящих на пилястрах портиков. Это было оружие нескольких сотен турдетанов, убитых или взятых в плен в последний поход. В лавках цирюльников продавалась по низкой цене мебель и украшения, награбленные сагунтскими воинами во вражеских деревнях. Никто не хотел их. Город был завален подобными предметами грабежа, сагунтское войско вернулось, ведя за собою целую армию нагруженных телег и бесконечное стадо людей и животных. Все улыбались, думая о торжестве победы, с холодной жестокостью, присущей древней войне, не знающей прощения и считающей рабство наибольшим милосердием для побежденного.

Возле храма, где чинилось правосудие, производилась торговля рабами. Они сидели вокруг на земле, прикрытые рубищем, с руками, скрещенными на ногах, и подбородком, опирающимся о колени. Рабы по рождению ожидали нового хозяина с пассивностью животных, с исхудалыми от голода членами и бритой головой, прикрытой белой шапкой. Другие, сидящие ближе к торговцу, были бородаты, и на их грязных, густых волосах лежали венки из ветвей, чтобы отличить их как рабов, плененных во время войны. Это были свободные турдетаны, не могущие выкупить себя; в их глазах еще сверкали ужас и ярость от сознания, что они обращены в рабство. Многие из них были скованы цепями, и на их теле виднелись еще свежие шрамы последней битвы. Они злобно смотрели на этот враждебный им народ, судорожно сжимая рот, точно желая укусить; некоторые же из них в волнении шевелили правой рукой, оканчивающейся бесформенным обрубком. Им отрубали руку после сражения с каким-нибудь внутренним племенем, которое таким образом лишало пленных возможности быть пригодными к битве.