Несчастный случай

Посидев минут двадцать на скамейке у самой площади, Бийл почувствовал себя лучше. Он видел, как Педерсон вышел из гостиницы и пошел к стоянке. Он смотрел на него без всякого интереса. Он сидел один, хотя все другие скамьи на площади были заняты народом; там были старики, старухи, юные парочки, мальчишки, которые оживленно разговаривали вполголоса, потом начинали чуть ли не кричать, разражались хохотом и опять утихали. По площади во всех направлениях неторопливо двигались люди. Автомобильное движение на четырех окаймлявших площадь улицах почти прекратилось — лишь изредка проезжала одинокая машина. Деревья тихо шелестели листвой. Бийл провожал глазами проходивших мимо девушек. Тут были американки, испанки и индианки, были и полукровки. Большей частью они быстро проходили мимо, не обращая внимания на оклики и свистки парней. Но некоторые останавливались и вступали с ними в разговор. И ни одна не заговорила с Бийлом, который в упор разглядывал каждую.

Примерно через час на площади появилась девушка с лос-аламосского телеграфа, шедшая медленной гуляющей походкой. Она остановилась возле скамьи, где сидел Бийл, посмотрела на него и что-то сказала. Бийл помотал головой и знаком велел ей уйти. Девушка придвинулась ближе, наклонилась и опять заговорила. Бийл еще раз махнул рукой, девушка повернулась и тем же медленным гуляющим шагом пошла дальше. Площадь уже почти опустела, и стук каблуков по асфальту был единственным громким звуком в ночи. Вскоре и девушку, и стук ее каблуков поглотила какая-то из ближних улиц, а Бийл все сидел и прислушивался.

2.

У караульной будки Чарли Педерсон сбавил скорость, показал часовому пропуск и, не останавливаясь, хотел было ехать дальше. Но солдат окликнул его и подбежал к машине.

— Вы в больницу, доктор Педерсон?

— Да.

— Тут есть письмо Луису Сакслу. Срочное. Его заберут минут через двадцать, но я подумал, что…

— Правильно. Где оно?

Солдат побежал в будку. Тихонько урчал мотор машины, работавший вхолостую. Педерсон сидел неподвижно, не сводя глаз с слабого зарева над ярко освещенной Технической зоной. Солдат прибежал обратно и протянул Педерсону толстое, облепленное марками письмо. На конверте был штемпель вокзальной почты Санта-Фе и другой штемпель — чикагский.

— Все благополучно, доктор?

Педерсон перевернул конверт. На обратной стороне было написано «Тереза Сэвидж», без всякого адреса.

— Доктор!..

Педерсон поглядел на солдата и рассеянно кивнул, потом улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он. — Я передам.

Может, Дэвид Тил посоветует, как быть с письмом, подумал он. Переводя скорость, он двинул машину вперед. Но в чем, собственно, дело? Почему Луису нельзя получать письма?

— Все-таки я поговорю с Дэйвом, — упрямо сказал он вслух.

Но Дэвида в больнице не оказалось. Педерсон позвонил к нему домой, но и там никто не ответил. Тогда он положил письмо в карман и, выйдя из ординаторской, пошел в другой конец коридора и завернул за угол. Здесь, в палате, которая третьего дня была превращена в лабораторию, обслуживающую семь пациентов, помещался штаб доктора Новали. Сам он стоял среди микроскопов, предметных стекол и счетчиков, подносы с иглами находились у него в тылу, а банки с красителями — с обоих флангов. У окна виднелись два автоклава; только сегодня днем к ним присоединили вентили для подачи пара. На шатком столе стоял фотометр. Обычно больницу обслуживала большая, прекрасно оборудованная лаборатория, которая находилась возле Технической зоны, на той же улице, что и больница, но в двух кварталах от нее. Во вторник вечером издавна заведенный порядок сразу изменился.

Новали разглядывал вентили автоклава. Он поднял глаза на вошедшего Педерсона и хмыкнул.

На другом столе лежали фанерные дощечки, к которым были приколоты таблицы и листки с записями. Несколько таблиц висело по стенам. Педерсон взглянул на ближайшую. На ней было написано имя Саксла, она состояла из нескольких коротких столбцов цифр под заглавием «Химическое исследование мочи».

— Как дела, Лу? — спросил Педерсон Новали, не отрывая взгляда от таблицы.

Новали пожал плечами.

— Самое интересное, не считая того, что вы уже знаете, это количество белых кровяных телец. Сейчас их больше двадцати трех тысяч — это порядочно. Но долго ли так будет?

— На сколько уменьшится это количество, когда оно станет уменьшаться, вот в чем вопрос, — сказал Педерсон.

— Это не такое уж редкое, хотя и не совсем обычное явление, — ответил Новали с легким раздражением. — Влияние эмоциональных факторов, тревоги и прочего. Но знаете, у японцев в этой стадии болезни у двух пострадавших наблюдалась совсем обратная картина, хотя, конечно, и в аналогичных случаях не было недостатка. На собаках это не подтверждается. На кроликах — да, но не на собаках.

Педерсон кивнул. Он протянул руку к фотометру и потрогал его.

— Ну, а что еще?

— Чего вы хотите, Чарли? Знаете общее положение? Ну, так оно пока не ухудшилось. Он выглядит сравнительно неплохо, даже лучше, чем с утра. И говорит, что чувствует себя хорошо. Днем он поспал.

— Кто у него там?

— Полчаса назад была Бетси. Врачи недавно ушли в «Вигвам» обедать.

— А почему так поздно? Ничего не случилось?

— Нет, Чарли, они просто засиделись, и все. Как только вернутся, мы соберемся. — Он устремил на Педерсона острый взгляд. — Тем более, что и вы вернулись, — добавил он.

Педерсон обвел глазами ряды табличек.

— Как обстоит дело с фосфором? Я тут ничего не вижу.

— Мы прекратили эти анализы, Чарли.

Педерсон уставился на табличку, озаглавленную «Тромбоциты (сто тысяч) — лейкоциты (%)». Он смотрел на нее почти с минуту, а Лу Новали в это время смотрел на него.

— Кто велел бросить фосфор? — спросил наконец Педерсон, снова погладив пальцами фотометр.

— Кажется, Берэн. Мне сказал Моргенштерн, а ему, по-моему, сказал Берэн. — Педерсон молчал, и Новали добавил: — Да, конечно Берэн. Он говорит, это мало что дает. Они используют сывороточный натрий для определения нейтронов.

— Понятно.

Педерсон закрыл ладонью лицо и стиснул пальцами веки. И тотчас же ему вспомнился Бийл, который столько раз сегодня делал то же самое. Педерсон отнял было руку от лица, но, вздохнув, снова прикрыл ею глаза.

— Ну ладно, до скорого, Лу. Я пойду наверх. Что, Луис не задавал никаких трудных вопросов?

— Он допытывался насчет анализа костного мозга.

— А то, что мы говорили ему раньше? Или он нам уже не верит?

— Да ведь что мы ему говорили, Чарли? Только более или менее смягчали то, что есть на самом деле. Должно быть, все-таки верит, даже понимая, что мы смягчаем факты.

— А другие не сказали чего-нибудь лишнего? Что они ему говорят?

— Все то же самое. Только все труднее становится скрывать истину.

Педерсон кивнул. Он дорого бы дал сейчас, чтобы узнать, что думает Новали о положений Луиса. Однако Новали не обмолвился об этом ни словом. Он, как и его стеклышки, знал многое, но молчал. И в то же время он как будто и не намерен был скрытничать — он, казалось, готов был ответить на любые вопросы и даже ждал, чтобы его спросили. Так почему же я не спрашиваю? — подумал Педерсон и уже приоткрыл было рот, чтобы заговорить. Но, точно школьник, которому страшно хочется поцеловать девочку и который боится сказать об этом, не зная, что ему ответят, и заранее смущен, предвидя самое неприятное, Педерсон удержал вертевшиеся на языке слова. И хотя выражение его лица ничуть не изменилось, он покраснел, будто его уличили в чем-то нехорошем.