Несчастный случай

Висла, разумеется, немало знал об опыте, хотя и в самом деле ни разу не видел его собственными глазами. Все научные работники Лос-Аламоса хотя бы в общих чертах знали, как это делается. Это был один из решающих экспериментов, благодаря которым великое достижение науки — цепная реакция ядерного распада — привело к великому военному достижению — атомной бомбе. Компоненты, используемые в нем, составляли, в сущности, примитивную бомбу, хотя подобным путем можно было бы также рассчитать поведение нейтронов для мирного применения неисчерпаемой энергии. Они не были заключены в плотную оболочку и потому не могли взорваться; до известной степени ими можно было маневрировать и таким образом определить количество и конфигурацию располагающихся материалов, способных дать цепную реакцию, это и было назначением опыта, но, доведенный до известного предела, он давал уже саму цепную реакцию, вспышку ничем не сдерживаемой и неуправляемой радиоактивности. Коварство и опасность эксперимента заключались в том роковом обстоятельстве, что лишь едва уловимая грань отделяла его завершение от катастрофы — от внезапной вспышки радиоактивности.

Как измерить всю глубину опасности, таящейся в подобном опыте? Надо сказать, что в известном смысле он даже безопаснее других. Всем, что происходит, непосредственно управляет один человек, и при этом всегда можно предвидеть, какого рода реакция произойдет, и даже примерно предсказать, какой силы она достигнет. Опасно сунуть голову в пасть льву, потому что лев, если ему того захочется, может сомкнуть челюсти; опасно делать тысячи вещей, если при этом зависишь от подвижной части механизма, которая может отказать, или от помощника, который может зазеваться, от той или иной случайности, которой не предусмотришь. Опасно было находиться в Хиросиме шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года, но там никто ни словом не был предупрежден о том, что должно случиться, и ничего не подозревал, а неведение удваивало опасность. В опыте, который проделывал Луис, ни одной из этих опасностей не было; в сущности, здесь опасно было только одно: совершить оплошность, самую малую, неуловимую оплошность.

— Вы ведь знаете, — сказал Луис, когда Висла (в который уже раз) вышел из себя, — автоматическое управление и любое защитное устройство, достойное этого названия, сделали бы опыт куда более громоздким. Тут все было, как на войне, — состряпано на скорую руку и подчинено одной цели, вроде здешних построек. У нас делается еще немало опасных экспериментов.

— Но этот — самый опасный.

— Пожалуй, что и так. Но подумайте, он почти всегда прекрасно удавался. Это так быстро. И так просто.

— Ну, еще бы. — Висла нахмурился, ему не нравился тон Луиса. — Я совсем не уверен, что автоматическое управление сделало бы его таким уж громоздким. Если бы…

— А пока установили бы автоматическое управление, работа бы застопорилась. Это отняло бы у нас несколько месяцев. Вот защитное устройство необходимо.

— Тил говорит, что вы не очень его и добивались.

— Добивался. А если в полсилы, так потому, что от этого не было ровно никакого толку.

— Чистейшее идиотство, — наверно, уже в десятый раз с досадой сказал Висла.

Всякий сразу увидел бы, несмотря на эту досаду, а отчасти как раз благодаря ей, что Висла очень озабочен случившимся. Луис, который хорошо знал Вислу, видел, что тот озабочен еще по одной причине и ему нелегко высказать то, что его заботит. Дело в том, что, хоть он и очень огорчен за Луиса (ему и это не так-то просто высказать), он к тому же еще и зол. Конечно, в таком виде опыт — чистейшее идиотство, и возмутительно, что не налажено автоматическое управление, но при всем том Висла не в силах понять, как Луиса могла постигнуть неудача, и не в силах с этим примириться. Не такой человек Луис, чтобы с ним мог произойти несчастный случай, а значит, это был не просто несчастный случай… нет, Висла не в состоянии этому поверить.

Автоматическое управление и надежное защитное устройство? Да, конечно, вне всякого сомнения, идиотство, что ничего этого нет, и об этом следует поговорить, но суть не в них. Даже и без них опытный научный работник не должен был допустить ошибки…

— Сколько раз вы это проделывали?

— Дэйв подсчитал, что этот был шестьдесят четвертый. Шестьдесят три раза я проделал все как следует.

…в шестьдесят четвертый раз — точно так же, как и в первый… и Луис такой опытный работник, другого такого не сыскать… у кого еще столько уверенности, столько выдержки… пусть этот опыт остался со времен войны, все равно, в этих делах ученый не должен допускать ошибок… ни в коем случае… Если уж это случилось с Луисом, это может случиться с каждым… Такой невероятный случай… нелепость!

Висла шагал по комнате, поглядывая на лотки со льдом, и не прямо, а лишь намеками высказывал свои тревожные соображения, а Луис слушал, и сперва это его почти забавляло, а под конец даже тронуло. Он понял, что виной волнения Вислы не он, Луис, а то, что случилось, самая возможность подобного случая, и Висла не решается высказать свои чувства из страха, как бы Луис не принял их на свой счет. Хотел бы я помочь ему, подумал Луис, но он и сам не умел найти нужные слова.

— Расскажите, что было в Вашингтоне.

Висла невесело покачал головой:

— Вы не поверите.

— Но ведь вы как будто ладите с конгрессменами. О чем вы с ними беседуете?

— Ха! Я им говорю про политику, а они мне — про атом. Так мы и развлекаем друг друга, только, пожалуй, этого не надолго хватит.

— Я в жизни не встречался ни с одним конгрессменом, но мне рассказывали о них странные вещи. Вилли Тайкен прошлой осенью говорил мне, что его представили одному сенатору, и этот сенатор сказал — там, кроме Вилли, было еще несколько человек с нашей станции — сенатор сказал так: «Братья американцы, знайте, что я всегда, во все времена был другом атомной энергии!» Неужели это правда?

— Чистейшая правда. Мы с Вилли могли бы порассказать еще кучу таких анекдотов, но они больше относятся к прошлой осени, чем к нынешней весне. — Висла строго посмотрел на Луиса. — Недаром мы столько времени проторчали в этом окаянном городе.

— Да, конечно, — сказал Луис, в раздумье глядя на Вислу.

«Д-да-а… — подумал он, — а может, я хотел сказать — нет?»

Но блестящий успех деятельности ученых физиков в кулуарах парламента, как стало известно, выразился со всей очевидностью в провале безответственного билля Мэй-Джонсона, который оставил бы атомную энергию в распоряжении военных властей, и в успехе законопроекта Мак-Магона, который передавал контроль над атомной энергией народу в лице его гражданских представителей — проект этот с минуты на минуту должен был быть утвержден; свидетельство этого успеха также тысячи ораторских выступлений, бесконечные разговоры, беседы с глазу на глаз, памфлеты, листовки, просветительные кампании, конференции, даже семинары по физике для членов конгресса и многое другое. Все это задумали, предприняли и осуществили ученые, у которых не было ни опыта в подобных делах, ни сколько-нибудь значительных средств, и они добились своего наперекор бесчисленным вымыслам, предрассудкам, благодушию, лжи, дезинформации, дикарским представлениям о природе и назначении атомной бомбы.

— Да, — повторил Луис, безотчетно глядя в упор на Вислу и не замечая, что тому уже стало не по себе под этим пристальным взглядом.

Ибо ученые, зажегшие атомные огни, знают историю своей науки и знают, что никто не властен удержать молнию и никто не может помешать огню гореть для всех людей; и эти истины они провозглашали вновь и вновь, точно Kyrie eleison [8] — здесь нет секретов, от этого нет защиты, тут не может быть монополии — и снова и снова объясняли и твердили: речь идет о жизни человечества, время дорого, это серьезнейшая политическая проблема. Конечно, все это делалось не напрасно. Слова эти стали уже знакомы, как ежедневная газета, и хотя люди, заслышав эти слова, еще беспомощно переглядывались, иные уже начали понимать, насколько они разумны; нет, все это делалось не напрасно.

8

Господи, помилуй (греч.).

— Да, — в третий раз сказал Луис. — И все-таки мы до сих пор фабрикуем бомбы.

— Это так, — нетерпеливо сказал Висла. — Но разве вы не понимаете? Теперь этим вопросом должна заняться Организация Объединенных Наций. И мы придем туда с более или менее чистыми руками. Во всяком случае, не с генералами во главе.

— А может быть, нас провели?

— Что значит провели?

— Мы все еще делаем бомбы, — повторил Луис, не отвечая Висле, — а главное, пускаем их в ход. Мы с вами подписывали петиции, в которых просили президента не сбрасывать бомбу на Японию, во всяком случае — не на большой город, это ведь не военный объект. А все-таки бомбу сбросили… и не одну, а две, и не на один город, а на два… да притом без всякого предупреждения… И это после того, как Япония пыталась начать мирные переговоры. Нет, руки у нас очень даже нечистые. Сэм Элисон говорит, что то была великая трагедия. Сенаторы и генералы уверяют, что такова современная война, то же самое говорили немцы, когда бомбили Роттердам. Помните газетные передовицы? Ужас не столько в том, что было сделано, сколько в том, как быстро мы к этому приспособились. Роттердам подготовил нас к Хиросиме и Нагасаки… с той лишь разницей — всегда ведь найдется разница, — что Роттердам разбомбили немцы, а Хиросиму и Нагасаки — мы. Я не знаю и, должно быть, уже не узнаю, верно ли, будто мы этим ускорили конец войны и сохранили человеческие жизни, как нам тогда говорили, — кстати, немцы утверждали то же самое про Роттердам. Но ведь, как выяснилось, вторжение в Японию намечалось на ноябрь, а мы сбросили бомбы в августе. Мы не теряли людей в августе и, стало быть, оберегли те жизни, что были бы потеряны в ноябре, но раз так, почему же мы не подождали хотя бы с Нагасаки, разве нельзя было сперва посмотреть, каков будет эффект от бомбы, сброшенной на Хиросиму? Мы спасли бы тогда жизнь шестисот студентов-медиков. Но, разумеется, на это есть лишь один ответ: у современной войны свои законы, и когда Хатчинс, римский папа и еще кое-кто утверждают, будто, пустив в ход атомную бомбу, мы утратили свой нравственный престиж, они говорят не о главном — и, однако, в газетах я все время читаю, что обладание бомбой облекает нас священной миссией. Было время, когда мы могли выбирать, и я не знаю, кто выбрал тот путь, по которому мы пошли, знаю только, что те, кто создал бомбу, высказали свое мнение впустую, совершенно впустую. Впрочем, все это, разумеется, дело прошлое, а сейчас нужно думать о будущем, будущее важнее прошедшего.